БИБЛИОТЕКА ФОРУМА России.орг 
Досье "Интеллигенция"

САХАРОВ

Сергей Обогуев

Non ridere, non lugere, neque detestari, sed intelligere

         Мои прежние заметки, в которых упоминалось имя Сахарова, носили эскизный характер и обрисовывали характер и существо его деятельности набросочно и в более широком контексте; основное внимание при этом уделялось контексту. Теперь я попытаюсь изложить некоторые наблюдения:

- О ряде черт личности Сахарова;

- О том, как эти черты проявлялись в его деятельности образом, противным для целостности русской группы (и ее интересов);

- А также о том, каким образом эти черты проступают в характере движения, именующего ныне себя то "либеральным", то "демократическим" и роднят Сахарова с этим движением. Интересно было бы также проследить, как эти личные особенности Сахарова способствовали "конденсации" данного движения (из "полу-парообразного" состояния), обусловив Сахарову роль одного из его кристаллизационных центров; ответ на этот вопрос будет достаточно очевиден, хотя специально я на нем останавливаться не стану.

        Но прежде всего - об источниках моих сведений и представлений о Сахарове, которые вызвали Ваше сомнение. Они отнюдь не связаны с (как Вы полагаете) "демшизой" [1] и тем более "красно-коричневыми" (я вообще нечасто читаю издания этих двух течений). Источники, которыми я пользуюсь - это прежде всего статьи и речи самого Сахарова, а также воспоминания о Сахарове ближайших к нему людей, причем в последнем случае речь идет о воспоминаниях, повествующих либо о конкретных фактах жизни Сахарова либо о таких его характеристиках, которые трудно толковать двузначно и в адекватности которых усомниться также трудно. Именно такие источники я и буду цитировать ниже. Единственное исключение составит современная брошюра, поучительная в плане понимания уже не самого Сахарова, а того, как "образ Сахарова" осеняет "детей Сахарова" и потому помогающая лучше понять преемственность между Сахаровым и его "детьми" (если угодно, "сахаровцами").

        Из дальнейшего станет ясно, почему я не могу счесть состоятельной Вашу трактовку мотивации Сахарова (и Гайдара). Одно скажу сразу. Вы, быть может, нечетко выразились, но можно понять так, словно Вы исходите (по крайней мере в отношении Гайдара) из предположения, что в мотивации человека ключевую роль непременно играет его место в иерархической лестнице; а поскольку Гайдар и Сахаров стояли на сильно разных ее ступеньках, то и внутренняя мотивация у них была разной.

        Относительно ступенек: Гайдар вовсе не был "простым советским завлабом"; он (и, сколько помнится, Чубайс тоже) уже к середине 1980-х годов принадлежали к номенклатуре ЦК КПСС или даже Политюбюро ЦК КПСС [2]. Очень неплохая карьера для людей их возраста. Правда, сейчас они (в целях ли "борьбы с привилегиями номенклатуры" или создания "демократического имиджа" и т.п.) прибедняются, но не нужно особенно слушать этих скромников: они стояли на высокой номенклатурной ступеньке и перед ними открывалась большое партийно-государственное будущее.

         Мне такая трактовка ("о лестнице"; если я правильно ее понял) представляется не то что вульгарно-материалистической, а попросту несостоятельной и неспособной уловить "тонкую структуру" поведенческой мотивации. Я повторю еще раз: даже в отношении Гайдара я не считаю, что его основными движущими мотивами были корыстные; и тем более в отношении Сахарова. Гайдар, по моему мнению, - человек убежденный (хотя пусть не в такой степени как Сахаров); корыстные мотивы в его случае могут накладываться, но все же второстепенны по сравнению с мировоззренческой составляющей.

         Так, желание "хапнуть" оказывается никак не достаточным в качестве объяснения: что же вдохновило гайдаровский Magnum Opus ("Государство и эволюция"). Воры в законе такие книжки не пишут. С подобным успехом можно объяснять происхождение "Коммунистического манифеста" ссылками на бедственное положение Маркса или его великую сострадательность неимущим. Однако подобные объяснения становятся чем дальше, тем менее удовлетворительными, и по мере того как разнообразные исследователи критически и пристально присматриваются к явлению, появляется иное, более основательное понимание его (...).

         Потому для данного рассмотрения интересно не столько то, чем Сахаров и Гайдар (или, скажем, Лавров и Нечаев) различались в личной жизни (я не отрицаю этого рода различий между ними; как и различий между "добрым следователем" и "злым следователем"), сколько то, что соединяет их в одно течение - ибо предметом интереса в данном случае является именно это мировоззренческое течение и его существо (а не бытописание его участников); а также то, в каком отношении к нему и в какой связи с ним находятся те или иные люди.

         Заключая пока про Гайдара, замечу, что его социальное положение (не известность, конечно) было сопоставимо с сахаровским: оба находились на технократических верхах советской лестницы, оба при этом не обладали "номенклатурной собственностью на средства производства". Пухнет Гайдар, надо полагать, совсем не от голода, но и магнатом как будто не стал. Потому, по большому счету, к обоим героям приложима острота Ростопчина о князьях, делающих революцию в видимом стремления стать сапожниками; Растопчин отказывался их понимать, тем будто намекая, и справедливо, на подспудные мотивы. Эти мотивы, на мой взгляд, и любопытны.

        Что Сахаров был лично благородным и чуждым корыстных мотивов человеком, в том, сколько мне известно, никто не высказывает сомнений, и именно это делает его случай особенно интересным и лабораторно-чистым, беспримесным. Можно добавить, что Лавров с Милюковым или Степаном Трофимовичем тоже были сравнительно "светлыми личностями"; и также "увидевшими власть" (Ваши слова) если и не изнутри, то во всяком случае не симпатизировавшими ей. И Маркс с Львом Троцким тоже были людьми неплохими - помимо того, что немалая часть человечества их таковыми считала, вряд ли и теперь, когда мы знаем о них достаточно, есть основания сомневаться, что они искренно стремились сделать как лучше - в соответствии, разумеется, со своей картиной мира и складом психики. Желябов с Гесей Гельфман (sp?) и Каляевым вообще жизнь за народное счастье не пожалели ("больше нет любви..." -- это к вопросу о перенесенных Сахаровым потерях). Поближе к нашему времени можно вспомнить об узнике совести С.А. Ковалеве, Глузмане, о Горбачеве и многих других людях, поступавших в соответствии со своей совестью, мировосприятием и пониманием вещей (как и Сахаров, и Чернышевский, и Добролюбов), как, например, уже почти безвестные сейчас баптист Библенко или литовский католик Тамонис, заплатившие куда большую цену за свои убеждения, чем Сахаров, и, по-видимому, тоже бывшие "светлыми личностями".

         И даже Гайдар - хотя некоторые над ним измываются - на самом деле, на мой взгляд, трагическая фигура. Да, пожалуй что его личная трагичность - копеечная. Он так же не Владимир Печорин, как Борис Ельцин - не Годунов и не умрет от душевного потрясения. Но все же слабый отсвет "печоринства" в Гайдаре есть. Тем он и любопытен.

        Потому нелюбовь к власти (в данном случае советской), желание противодействовать ее отталкивающим чертам - ничего сами по себе не объясняют. Они могут вести к самым различным, почти противоположным, взглядам и действиям. Накладываясь, очевидно, на очень различное основание, которое и оказывается мотивационным базисом человека.

        Так, рядом с Сахаровым в то же самое время и в более-менее похожих условиях жил Шафаревич, подпись которого стоит на многих заявлениях в защиту преследуемых режимом рядом с сахаровской (а еще был Понтрягин, который, по слухам, оказал влияние на Шафаревича не только в математическом отношении), жил (в переменно похожих условиях) Солженицин. С Сахаровым эти люди разошлись едва ли не в противоположные стороны еще до 1985 года [3], не говоря о последующем времени: подумайте сами, можно ли ПРЕДСТАВИТЬ (хотя бы мысленно!) Сахарова заседающим в президиуме РНС [4], а Шафаревича - в качестве сопредседателя и признанного духовного вождя Межрегиональной Депутатской Группы, в соцветии имен Гавриила Попова, Юрия Афанасьева и Бориса Ельцина (сопредседатели МРДГ, еще двумя были Сахаров и какой-то, кажется, прибалт). В силу того признать одно лишь недовольство советским режимом в качестве господствующей побудительной силы в деятельности Сахарова невозможно: если частицы под действием некоторой силы ("отношения к советскому режиму"), к которой они относятся сходным образом, разбегаются в разные стороны, значит

1) они находятся под действием ЕЩЕ КАКОГО-ТО поля

и

2) у них есть ЗАРЯД, реагирующий на это поле. Какого поля? и что это за заряд, оказывающийся разным (противоположным) у разных деятелей? Как например у Сахарова и у Шафаревича/Солженицина - и у многих других, тоже разошедшихся в противоположные стороны.

Так все же: почему "демшиза" (что это кстати за такое? что ее определяет?) с такой легкостью (и, главное, ЕСТЕСТВЕННОСТЬЮ!) избрала на роль своего идола Сахарова; в то время как Шафаревича можно представить только в роли ее демона?

Почему (1) свои своя познаша и (2) наоборот? (напр. по вспоминаниям Сахарова, "главным редактором был Юрий Николаевич Афанасьев... вскоре мы узнали его как человека четких прогрессивных убеждений, политически инициативного и смелого" [I, 327])

В попытке разобраться открываем воспоминания о Сахарове.

         Его друг с юношества Левин вспоминает [I, 728]: <<... письмо [Пушкина] Вяземскому, а в нем: "Я, конечно, презираю Отечество мое с головы до ног - но мне досадно, если иностранец, разделяет со мною это чувство. Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России?" <...> Андрей наизусть проговаривал почти половину письма, вплоть до "удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится - ай да умница">>

Правда, интересное было у Сахарова любимое место из Пушкина?

<<Были у него и куда более серьезные упреки Пушкину. За "Записку о народном воспитании" и стихотворения 31-го года [5]... Имперская позиция, по мнению Сахарова, как эстафетная палочка передавалась через поколения, от Пушкина и Тютчева до П.Л. Капицы: "Имперский дух им всем подгадил!...">> [I, 750]

       Итожит подобные наблюдения Левин следующим высказыванием: <<А вот слово "патриот" до сих пор существует для него [Сахарова] в двух ипостасях. Французская, из "Марсельезы" и Виктора Гюго - со знаком плюс. А на русской стоит клеймо "Господина Искариотова" и щедринского "потреотизма" [sic]>> [I, 754].

       Отступая на минуту от темы: до того как я взялся пару дней назад перелистывать книги Сахарова и о нем, я пытался понять, с кем из известных авторов и деятелей Сахаров более всего, в моем субъективном ощущении, сближается по духу. Удивительно, но сам собою, инстинктивно напросившийся ответ: с Натаном Эйдельманом [6]. И по причине совершенно очевидной: и Сахаров и Эйдельман стремились к построению общества, которое было бы фундаментально безнациональным, т.е. с вытравленной из людей сложной культурно-психической структурой, к редукционистскому опрощению и выхолащиванию личности. Именно ЭТО было их ПОЗИТИВНЫМ идеалом. Естественно, что свои взгляды Эйдельман проецирует на героев своих книг и воплощает в создаваемых образах этих героев (а антитезу своих взглядов - в творимых образах демонизированных антигероев: Булгарине, Дубельте, Николае I). Я был приятно удивлен попаданием своей догадки, прочтя в мемуарах Боннер: "Прочла поразившую какими-то параллелями с нашим тогдашним положением книгу Эйдельмана 'Герцен против самодержавия'. Прочла книгу 'Иператорский безумец', которая вообще столько ассоциаций вызвала, что было ощущение, как будто она написана специально про нас и автор думал о нас, когда писал эту книгу." (V, 133)

       Останавливает внимание болезненная гиперчувствительность Сахарова к еврейскому вопросу. Левин вспоминает как, обнаружив в дневниковой записи Пушкина о встрече с Кюхельбекером фразу про "неразлучные понятия жида и шпиона", Сахаров очень переживал и неоднократно возвращался к этому "черному пятну (его слова)" в пушкинском дневнике [I, 727].

       "К антисемитизму у Сахарова была жесткая и абсолютно бескомпромиссная неневисть", вспоминает [I, 750] Левин (а вот к руссофобии не было! отчего бы такая ассиметрия? см. далее). Думается, ненависть эта связана не только с кучей позднеприобретенных еврейских родственников Сахарова и раннеприобретенных друзей и знакомых, как с таковыми, но подобные переживания часто свойственны человеку с не просто размытой этнической идентичностью, но человеку, который именно не в ладах со своей идентичностью, который пытается бежать от нее, растворившись либо в б'ольшей группе (напр. романогерманской, "стать настоящим европейцем") либо в том или ином сорте псевдо-универсализма, тем пытаясь избавиться от своей идентичности, как бы отмыться от нее. Попутно он, естественно, пытается всячески уменьшить значимость своей этнической идентичности (downplay it), как для окружающих, так и в собственных глазах. Потому всякое указание на ее фундаментальную значительность воспринимается им болезненно, ибо не только угрожает его затаенным стремлениям, но затрагивает скрываемую даже от себя болячку (на которую он изо всех сил пытается не смотреть; а наоборот, старается подавить в своем сознании всякую рефлексию своего неприятия собственной идентичности). Евреи во многих случаях являют радикальный пример подобной ситуации. Именно потому интеллигенция так болезненно реагирует на всякое упоминание еврейского вопроса и даже (особенно если вспомнить времена до 1990-х) на само слово "еврей". Касание еврейской темы бередит самые основания интеллигентского самосознания и растравляет самую острую психологическую проблему интеллигенции. К тому же, евреи-ассимилянты являются для интеллигенции не только товарищами по несчастью, но и сопутниками-союзниками по НАПРАВЛЕНИЮ АССИМИЛЯЦИИ (ибо, как и интеллигенты, российские, а позднее советские евреи en masse стремились к ассимиляции не в собственно-русскую традицию, в ядре наследующую византийской, а в романогерманскую, "европейскую"; соответственно, в рамках русской культуры обе группы маргиналов заинтересованы в утяжелении слоя романогерманских заимствований, особенно смысловых и ценностных, а не технических, и в борьбе с византийским [и вообще не-романогерманским] ядром, всяческом его подавлении и разрушении).

       Иногда стремление к самозащите при касании проблем интеллигенции, связанных с ее этнической идентичностью, принимает буквально гротескные формы. Так, "вскоре после начала работы Первого съезда" вспоминает Левин [I, 751], Сахаров "спросил у меня: видел ли я по телевизору Станкевича? Говорят, что у него очень похожая картавость. Так ли это? Я брякнул, что картавят люди моей породы, а они со Станеквичем грассируют. И получил от Андрея форменную выволочку?" За что же? За то, что Левин посмел упомянуть о своем происхождении? Упомянул, что на свете (и не где-то в далеком Израиле, а поблизости) бывают евреи? Так или иначе, Сахаров счел, что еврейство человека и существование каких-либо отличительных признаков, которые могут быть евреям свойственны и определять их в качестве обособленной группы, есть нечто, о чем упоминать крайне нежелательно и даже непристойно. (Как тут не вспомнить ироничное замечение Владимира-Зеева Жаботинского - по случаю "инцидента с Чириковым" - что евреи дожили до того, что о них и упомянуть нельзя.)

       Характерно, что чувствительность Сахарова распространялась именно на маргиналов и правила приличия по-видимому вовсе не касались цельных, нерасщепленных групп (или представительного ядра национальных групп) и поругания их святынь. Прежде всего это проявлялось, конечно, по отношению к русской группе, о чем я уже писал (можно добавить, что Сахаров неодобрительно относился к КРИТИКЕ синявских "Прогулок с Пушкиным" [I, 727, 751]; т.е. к попытке русских ОТВЕТИТЬ на поругание драгоценного для них) и такое отношение связано, как естественнее всего полагать, со стремлением Сахарова отделаться от своей этнической идентичности - путем подрывания и подавления русской идентичности как таковой.

       Но он также очень спокойно (и как будто даже с одобрением) относился и к роману Рушди и во всяком случае не склонен был к пониманию гнева правоверных мусульман, оскорбленных кощунством над их вероисповедными чувствами [I, 751-2] [7]. И это при том, что из воспоминаний Левина и других близких к Сахарову людей создается совершенно определенное впечатление, что Сахаров не только отнесся бы с "жесткой и абсолютно бескомпромиссной неневистью" к анекдоту о евреях, но даже и к какому-либо высказыванию, затрагивавшему не только евреев-маргиналов, но и национальных евреев (допустим, какому-либо едкому замечанию про синагогу; а ведь шутка про синагогу - вовсе не то, что рушдиевские кощунственные для мусульман картины [8]). Думается, в данном случае Сахаров (как и свойственно интеллигентам) не столько сопереживал национально-консервативным евреям, сколько был озабочен тем, что всяческое упоминание еврейского имени [9] спроецируется и на евреев-маргиналов и напомнит об их существовании в качестве именно евреев, при чем станет заметным их маргинальное этническое, культурное и психологическое положение, что в свою очередь не может не напомнить о подобных же болезненных проблемах и положении "русских" интеллигентов и самого Сахарова в том числе.

       Вероятно не случайно Сахаров с легкостью заимствует большевицкие понятия и термины (напр. <<я предлагаю обсудить... роль общеидеологического курса великодержавного шовинизма>> советского государства {II, 182}, и при этом: <<объединяются шовинистические силы, которые всегда отрицали советское государство, но сейчас вступают с ним в контакт на единой почве <...> "единой и неделимой России">> [пресс-конференция 11.12.1989; "Сахаров. Таким он был!", Житомир, 1991, с. 74])

       Нужно сказать, что существенные взгляды Сахарова сформировались рано и достаточно четко отражены уже в его "Меморандуме" 1968 года.

       Сахаров периода меморандума - социалист ("по существу взгляды автора являются глубого социалистическими", оценивает он себя [VI, 23]), и при этом социалист не только (и даже не столько) по одежке, которую он позднее отряхнул, сколько в глубинном, "онтологическом" смысле. При чтении "Меморандума" возникает стойкое чувство его внутренней схожести с "Коммунистическим манифестом". Движущая страсть "Меморандума" - радикально-романтический универсалистский гуманизм, рассматривающий сложно-конкретное, глубоко-индивидуальное и сопротивляющееся нивелировке существование в качестве досадного препятствия, и потому для своей реализации подразумевающий необходимость его искоренения. Это универсализм того толка, исследуя который Гумилев писал, что "различие мировоззрений исключает возможность взаимопонимания людей разных этносов или разных культурных регионов, за исключением того, что лежит в сфере рациональности: наука, экономика, право. Но вот 'экзистенциональная коммуникация' адептов философской веры [будто бы] способна преодолеть этническую ограниченность и, добавим от себя, органичность. Так ли это? <...> Что <...> можно вынести за скобки этнических типов и считать 'экзистенциональной коммуникацией'? Только осознанное незнание 'последних' истин, трактующих о смысле жизни. Только оно одно может объединить философов Китая, воспитанных на чтении нравоучений Конфуция, с пандитами Индии, почитающими Вишну - консервацию жизни и Шиву - изменение через смерть, с богословами Византии и естествоиспытателями Западной Европы. Позитивные системы всегда различны и взаимоисключающи. Обща только пустота, т.е. бездна." И далее Гумилев переходит к рассмотрению и описанию антисистем. К сходным выводам (и, по-видимому, независимо) приходит Шафаревич в "Социализме..." Весьма перекликающиеся наблюдения делает Barry Rubin в замечательном и обширном исследовании об еврейских маргиналах "Assimilation and its Discontents" (Random House, 1995).

        Правда, меморандум Сахарова не столь напряжен в де-индивидуалистическом отношении как "Коммунистический манифест" и, в частности, конкретные мотивы деэтнизации в нем более разряжены, но все равно пробиваются на поверхность:

"наиболее прогрессивная, ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНАЯ и самоотверженная часть интеллигенции по существу является частью рабочего класса, а передовая, образованная и ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНАЯ, наиболее далекая от МЕЩАНСТВА часть рабочего класса является одновременно частью интеллигенции" [VI, 5]

"имело место безответственное поощрение [со стороны СССР] так называемого арабского единства, которое ни в коей мере не носило социалистического характера, <...> а было чисто НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКИМ, антиизраильским" [VI, 10-11] (почему ничто еврейское не может быть националистическим - см. выше) [10]

      И позднее, в 1980 г. национализм предстает для Сахарова единственно вообразимым как чудище обло: "идеология советского мещанина (я говорю о худших людях, но они, к сожалению, весьма распространены среди рабочих, крестьян и интеллигенции) состоит из нескольких несложных идей: 1) культ государства <...> 2) эгоистические стремления <...> 3) идея национального превосходства, принимающая темные, истерические и погромные формы [11] у некоторых русских и не только русских <...>" [VII, 232]

       В 1978 году у Сахарова для квалификации национализма также находятся только осуждающие слова: "иррациональные миражи национализма... до сих пор реализовывались нарушением внутренней свободы людей и причинением им физического вреда" [VII, 244-5]. Которые однако как будто не распространяются (?) на еврейский национализм и Израиль; автор также почему-то не подмечает, что все крупные западные демократии в своем становлении прошли через фазу националистической лихорадки (включая между прочим и американскую республику) и что есть основания полагать, что прохождение этой фазы является необходимой предпосылкой для становления (столь любезной Сахарову) демократии в крупном государстве. Не говоря уже о том, что подавление вне-рациональной сферы психики значительной или даже большей части населения (подразумеваемое при борьбе с "миражами национализма") согласуется только с весьма специфическими представлениями о свободе (напр. свободе колонизаторов в покоренной стране).

      И даже когда Сахаров допускает в "Меморандуме" национальное восстание [VI, 40], оно (вполне в духе Леонтьевских наблюдений над славянскими движениями как орудием всемирной революции) предстает лишь как средство достижения общесоциалистических, безнациональных целей, т.е. как средство уничтожения национализма и национальности.

      Именно в этом качестве (временно допустимого) орудия разрушения национализм действительно Сахаровым допускается. Причем он может использоваться в качестве тарана как против всего глубоко- и подлинно- национального, так и против ненавистного строя. Так, Сахаров с одобрением пишет о противостоянии национализма советизму: "наиболее широкими и осознанными являются религиозные и национальные движения. Среди тех, кто заполняет лагеря и подвергается другим преследованиям, много верующих и представителей национальных меньшинств [NB: но представителям национального большинства сочувствие не выражается]." Тут же национализму ставится и ограничение: "К сожалению <...> иногда стремление к национальному возрождению приобретает шовинистические черты. Русский антисемитизм - один из примеров этого." [IV, 12-3] Не одобряются Сахаровым и попытки переродить режим изнутри, обратя его к руссизму: "для части русской оппозиционной интеллигенции <...> намечается пародоксальная близость с негласной партийно-государственной доктриной национализма, которая фактически все больше сменяет антинациональный и антирелигиозный миф большевизма." [IV, 13]

      Резюме: "Человечество может безболезненно развиваться только рассматривая себя в демографическом смысле как единое целое, как одна семья, без разделения на нации в каком-либо ином смысле, кроме истории и традиций." [VI, 17] Опуская неясную "историю" (сильно отдающую смыслом national division is history), нужно сказать: пристальное изучение "Меморандума" убеждает, что ссылка на "традиции" неутешительна и допускается только в пределах формулы "национальное ['традиционное'] по форме, общечеловеческое по существу".

       Сухой остаток потому: "Человечество может... только... без разделения на нации". (Или, как изящнее выразился поэт, "Чтобы в мире без Россий, без Латвий, жить единым человечьим общежитием". У Маяковского, впрочем, не было еще этого опыта: общежития в дореволюционной России были мало распространены, а вот пожившие в коммунальных квартирах и общежитиях [и не только национальных] советские граждане могут вполне оценить прелести воспетого поэтического идеала.)

       Кстати, как бы не из этого сахаровского сочинения пошел бродить по России фантом общечеловечности, наделавший столько шороху во время перестройки и после нее: "Без социализма национальный эгоизм рождал только колониальное угнетение, НАЦИОНАЛИЗМ и расизм. Но теперь уже видно, что победа - за ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКИМ, ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫМ подходом". [VI, 43]

       Совершенно неудивительно, что Поремский определяет значение сахаровского Меморандума так: "по существу идет речь о создании ИНТЕРНАЦИОНАЛА ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ, ОСОЗНАВШЕЙ СВОЮ ИСТОРИЧЕСКУЮ МИССИЮ". [VI, 91; курсив оригинала] К счастью или к несчастью, но западный образованный слой "интеллигенцией" не оказался и на призыв не откликнулся, предпочтя вступлению в интеллигентский интернационал пребывание со своими нациями и культурами. Этническим маргиналам почему-то свойственно воображать, что их положение и вытекающие из него взгляды - универсальны, а не являются частными и весьма специфическими, отражающими условия конкретного ассимиляционного процесса.

       Приведенные наметки позволяют прояснить чувства леволиберальной богемы по отношению к Сахарову и то, почему Сахаров поднят ею на знамя: они узнают в нем себя.

Проиллюстрируем.

       Вот передо мной брошюра: "Слово о Сахарове. Научно-практическая конференция, посвященная 73-й годовщине со дня рождения А.Д. Сахарова", Издательство "Юридическая литература", Администрация Президента Российской Федерации, М. 1994. Брошюра содержит речи выступавших. Список участников весьма характерный: Е.Г. Боннер, С.А. Ковалев, А.Н. Яковлев, С.В. Степашин, А.В. Козырев, Ю.Ф. Карякин, А.И. Приставкин, С.А. Филатов и др.; открывается обращением Б.Н. Ельцина.

      Зададимся вопросом: можно ли представить, что эти или подобные им деятели пожелают провести конференцию к юбилею Шафаревича или Солженицина? Ответ довольно очевиден: нет; или во всяком случае произносимые ими речи НЕ БУДУТ СОЗВУЧНЫ позициям двух последних авторов. А вот что они противозвучны Сахарову - сказать нельзя.

Что же говорят выступающие?

      С.А. Филатов (с. 9): "Народ России, как показывает весь опыт нашей истории, умеет достойно вынести все, что Господь ниспошлет." Значит, Господь. "Тем большая ответственность лежит на нас, на людях, кому выпало сегодня осуществить то, о чем мечтал Андрей Дмитриевич Сахаров." Кто-нибудь (ну хоть кто-нибудь?!) возражает, что "они" осуществляют именно то, о чем "мечтал Сахаров"? Как-будто не слышно. И присутствующая Е. Боннер не высказывает никаких сомнений - ни сразу, ни в своем завершающем выступлении. Не возражает против того, что "в этом зале собрались те, кто считает себя учениками Андрея Дмитриевича, ... кто взял на себя тяжкую обязанность реализовать многое из того, о чем Андрею Дмитриевичу мечталось" (с. 5-6).

       Почему же они присягают и клянутся именем Сахарова и никто не возражает? Значит, выходит СОЗВУЧНО? Почему именем Сахарова, а не Шафаревича? "Да помогут нам выполнить эту нелегкую миссию опыт Сахарова, мысли Сахарова, идеи Сахарова и чувства Сахарова". (с. 9) Ведь оба, Сахаров и Шафаревич, правозащитники. Быть может, стоит поискать между ними ТО РАЗЛИЧИЕ, которое ПО МЕНЬШЕЙ МЕРЕ позволяет Яковлеву-Ковалеву-Козыреву-и др. идентифицироваться с Сахаровым (да так, что мало кто находит эту идентификацию неестественной) и не позволяет им, мягко говоря, идентифицировать себя с Шафаревичем?

       Увы, Феликс. Это только поначалу кажется, что Сталин извращал Ленина; а оба они - извращали Маркса. Со временем же выясняется, что Сталин именно воплотил заложенное в учении Маркса; что Ленин был не лучше Сталина; а Маркс (для тех, кто заглядывает поглубже) - ничем не лучше Ленина. Таково же соотношение между Гайдаром-Чубайсом и Сахаровым-Чернышевским.

      С.А. Ковалев (с. 11): "права человека... атакуют с самых разных сторон... вышедшие на политическую авансцену ультранационалисты и откровенные фашисты..." Вы полагаете, Феликс, Сахаров не стал бы делать подобных заявлений? (Речь здесь, надо полагать, идет не об опереточных фашистах типа Веденкина-Баркашова?)

      А.Н. Яковлев (с. 27): "Меня интересует, конечно, психология исполнителей, но больше всего - психология тех, кто кричал 'Собакам - собачья смерть!' "

      Заседание, между прочим, происходит в мае 1994 года; всего лишь после полгода спустя после расстрела Верховного Совета; после того как либеральная солдатня, нагнав укрывшегося было в подъезде соседнего дома "российского Джеферсона" О. Румянцева, избивала его по половым органам, а по другим дворам - расстреливала задержанных людей. Под улюлюкание творческой интеллигенции и призывы "раздавить гадину". Однако не подумайте, что замечание Яковлева относится именно к этим событиям; оно - про что-то другое, тонущее в глубине времен. (Я между прочим читал некоторые центральные советские газеты 1930-х годов, со всеми выступлениями писателей и письмами даже детей, в которых призывалось "раздавить гадину". Знаете, действительно похоже на "Известия" 90-х.) Как вы полагаете, подписался бы осенью 1993 г. Сахаров под известным меморандумом демократической интеллигенции с требованием "Собакам - собачья смерть!"? Я почему-то не уверен, что нет. (Ведь Дм. Лихачев как будто бы подписался? я не путаю?) И во всяком случае позиция душеприказчицы Сахарова г-жи Боннер по этому вопросу достаточно известна.

      Только не пытайтесь пожалуйста выдать свидетельство о разводе Сахарова с Боннер или пытаться говорить, что он находился под ее чарами или каблуком [12]. Сахаров - не ребенок; и кроме того, он не раз утверждал, что разделяет взгляды Боннер, по завещанию даже оставил ей (несколько необычное) исключительное право говорить от своего имени. Мы, конечно, можем гадать о возможости расхождений между ними, но следует признать что в пределах возможной погрешности Боннер представляет поныне живущее alter ego Сахарова, и ее позиция по меньшей мере указывает на возможную позицию ее супруга.

      Примечательно, между прочим, что, выступая на конференции, Боннер говорит (с. 43): "у нас политическая биография началась только в 1988 году, до этого у нашей страны ее не было". Вам не напоминает это распространенные сентенции советского времени (в пропаганде, в школьных учебниках) о "65-ти летней истории нашей страны" [13]: т.е. 1000 лет до того - не относятся к "истории нашей страны", это срезанные и по-видимому зловредные корни [14]; а мы теперь - новый народ, новая историческая общность людей. Не русские, а советские (или, точнее, часть великого советского племени).

     Боннер свидетельствует: "Сахаров никогда не говорил - русские, татары или еще какие-нибудь. Он говорил о советском народе. Все <...> люди были советскими." (с. 41) Нету ни русских, ни татар, ни "еще каких-нибудь" (а пуще всего евреев). Есть безликий интернационал, или, точнее - безнационал.

     Неужели просто так Сахаров оказался ИКОНОЙ леволиберальной богемы и ЦЕНТРОМ ее КРИСТАЛЛИЗАЦИИ? Нет, так просто подобные вещи на случаются. Надо полагать, личность Сахарова обладала существенными свойствами, которые совпали с определяющими чертами этой богемы.

     Потому есть внутренняя логика в том, что "образ Сахарова" был отдан для исключительного использования "радикал-либеральным" лагерем с такой же легкостью и ЕСТЕСТВЕННОСТЬЮ как "патриотизм" - "красно-коричневым".

     Что же это за свойства? Главное из них, на мой взгляд, таково.

      Сахаров - НАЦИОНАЛЬНО-бесплотен, национально-СТЕРИЛЕН, являет ИДЕАЛ НАЦИОНАЛЬНОГО РАЗВОПЛОЩЕНИЯ. Он - полюс аннигиляции русскости.

      Этот идеал - убежище и притягивающий полюс этнических маргиналов. Более того, по очевидным причинам маргиналы хотят чтобы ВСЕ стали соответствовать этому идеалу. Ведь маргинал, по определению, есть человек, который находится между двумя (или более) культурно-психологическими системами, не принадлежа (полноценно) ни к одной. Ему одному - скучно и холодно, ему тяжко от сознания собственной неполноценности, и его раздражают люди, обладающие тем, чего у него нет; свобода маргинала, национального люмпена [15] от "цепей национальной традиции" - того же рода, что свобода пролетарских босяков от "цепей собственности".

     Конечно, такой тип вывелся не сразу.

     Светлая личность Сахарова - продукт длительного процесса исторической дистилляции, очистки от всякой привязанности к русской жизни, ее смыслу, к содержанию русской истории.

     Процесса, промежуточными фракциями которого были в частности Чернышевский с Милюковым и ряд менее известных деятелей, а начат он был за век до слов Карамзина "Мы стали гражданами мира, но перестали быть гражданами России".

     В Сахарове, из общественно известных фигур его времени, этот тип был явлен в наиболее выраженной и концентрированной степени.

     Читая произведения Сахарова, никаким образом нельзя понять, написал ли их русский или какой-нибудь итальянец или француз случайно оказавшийся гражданином СССР. Только по характерному отрицанию русскости и национальности (как существенного явления) вообще и обостренной, болезненной гиперчувствительности к еврейской теме можно догадаться, что автор принадлежит к "русской интеллигенции" (в веховском понимании термина).

     О чем только у не говорится в сахаровских статьях; даже о связях с инопланетными цивилизациями; но только не о русском вопросе.

     Стержневая мысль Сахарова, которую он никогда не оставлял: "Безусловно, конечная цель - <...> конвергенция стран с различным строем..." [I, 507]

      Вслушиваясь в ее повторения и сопоставляя с другими утверждениями автора, постепенно начинаешь понимать, что речь идет не только и не столько о конвергенции общественных устройств, сколько об этнической конвергенции, марксистском "отмирании" национальной индивидуальности.

      To be sure, Сахаров согласен признать за русским народом (и другими народами) право не некоторое декоративно-этнографическое бытие, но не на более глубокое, ни в коем случае - на национальную онтологичность. Фактически лозунг его повестки - марксистский: "национальное по форме, социалистическое (конвергентное и т.п.) по содержанию", где в скобках вместо социализма (поклонником которого он был в молодости) можно подставить любую псевдо-универсальную доктрину, получив тем самым формулу очередной суррогатной идентичности.

      В глазах Сахарова (и это главная и страстная надежда маргинала), люди отличаются поверхностно, но ни в коем случае не фундаментально; отсюда вытекает, что если фундаментальное различие вопреки доктрине обнаруживается, оно должно быть уничтожено - существующее содержание должно быть вычищено, освободив место для "конвергентного".

      По сути, национальное существование представляет для него большее препятствие чем идеологические различия, ибо культуры сидят в людях глубже чем идеологии. И если выступления против национализма занимают в выступлениях Сахарова меньший объем, чем высказывания против советского режима, то это отчасти потому, что при жизни Сахарова режим успешно осуществлял за Сахарова подавление национальных традиций, которые к тому же и так были достаточно задавлены в предшествующие десятилетия (а в случае русской - частично и на продолжении всей петербургской эпохи).

      Нужно понимать, что сказанное выше, не является инвективой против существования каких-либо универсальных ценностей, разделяемых многими культурами, или против межкультурных контактов как таковых.

      Дело однако вот в чем. В идентичности человека можно выделять уровни, такие как этнографический, национальный, цивилизационный (в понимании Хантингтона), универсальный (общечеловеческий), общеживотный [16] и т.п.

      Сахаров чрезвычайно заботится об утверждении верхнего уровня (общечеловеческого); но выступает за подавление всех иных уровней идентификации и соответсвующих им слоев психики и индивидуальности (соглашаясь, быть может, ограниченно допустить этнографический уровень - в силу его беспомощности вне соединения с национальным и цивилизационным).

      Как отмечал по сходному поводу один автор, "With freedom handed back to a number populace, escape from 'Germanness' and the affectations of a culture of 'World Citizens' seemed to many the most tempting route <...> The bills for so much self-alienation are now falling due. The denial and rejection of national identity can never be without cost, for a universal identity cannot substitute for a national one; a universal identity can make sense only if it is complementary to a well-founded national identity. I believe that an obsessive insistence on universal identity or humanity as the only or the main source of identity suggests that one has a problem with deeper layers of identity such as national, ethnic, communal, familial, or personal." (T. Kielinger, "The European", 11.10.1991, цит. по www.mfa.gov.tr/Grupf/race.htm; страница найдена при поиске по ключевому слову "self-hatred").

     Подобным же образом, рассуждая о еврейских ассимилянтах, утверждавших, что "становясь европейцами" они-де преодолевают парохиальность еврейской традиции, один еврейский исследователь подмечал: они забывали, что для того, чтобы что-то превзойти [transcend] нужно прежде обладать им, усвоить его.

      Увы, "универсализм" Сахарова исходил не из здорового интереса и притяжения к ценным элементам и свойствам других культур, покоящегося на твердом основании собственной национальной культурной традиции и индивидуальности, положительной уверенности в своей национальной идентичности, а из подспудного отталкивания от русской идентичности и культуры.

      Можно выразить глубокое сомнение, насколько вообще возможно при таком подходе не только бережно отнестись к индивидуальности данного народа, но способствовать жизнеспособному и творческому цивилизационному синтезу (на что будто бы претендовал Сахаров).

     Потому, увы, Сахаров не стал для русских той фигурой, которой оказался для евреев просвещенный сионист (секулярный еврейский националист) Эйнштейн; а вот фигура Шафаревича как раз - если не по масштабу, то по характеру - эйнштейновской отчасти подобна.

     Но все же и Сахаров не без аналога в истории еврейского народа. Подобие, разумеется, отдаленное, но в некоторых отношениях Сахаров напоминает Моисея Мендельсона, отца "гаскалы" (еврейского Просвещения). Конечно, Сахаров не может быть вполне уподоблен Мендельсону - последний в конце концов был раввин и жил еврейской традицией и в ее мире; он ни в коем случае не желал чтобы евреи оставили веру своих отцов и стали размытыми и бесплотными "общечеловеками". Однако Мендельсон выдвинул воззрение, что еврей может одновременно быть и европейцем. Результаты этого воззрения для евреев как народа достаточно известны. Прямые же результаты лично для Мендельсона тоже на заставили себя ждать: он не смог передать еврейскую веру даже своим детям. Дочь Мендельсона презирала иудаизм и в 1804 году стала протестанткой, а четыре года спустя перешла в католицизм. Она бросила мужа-выкреста и ушла к католику-реакционеру, яростно возражавшему против массового допущения евреев в европейское общество, ушла, прихватив с собой двух сыновей (внуков Мендельсона), которые стали христианскими художниками. Сын Мендельсона, Абрахам, крестился вместе с женой в 1822 году и крестил своих детей. Один из этих детей (по имени Феликс) стал известным композитором, ревностным католиком, и был в приятельских отношениях с католическими деятелями, резко возражавшими против эмансипации евреев и предоставления им равных прав. Ученик Мендельсона Давид Фридландер предложил еще в 1799 году что вообще все евреи должны креститься (и тем окончить свое существование в качестве евреев).

     В книге еврейского исследователя Барри Рубина [Barry Rubin, "Assimilation and its Discontents", Random House, 1995] есть глава "Последний еврей" ("The Last Jew"). В ней автор рассказывает о евреях, которые оказываются последними: все их предки на протяжении тысячелетий - евреи, и они сами еще евреи; но их дети - уже нет. Они - последнее звено в цепочке еврейства. На них эта цепь обрывается.

      Вот таковы и отношения Сахарова со своими детьми и "детьми" ("сахаровцами" a la Ковалев, Козырев или Карякин). На нем, внутри него, обрывается цепь русских и с него начинается россиянская группа.

     И еще. А. Шмеман в одном из своих выступлений как-то сказал, что в истории происходит борьба различных духовных типов людей. Это, пожалуй, справедливо, и в связи с этим вспоминается одно замечание в книге дьякона Кураева ("Традиция. Догмат. Обряд", М. 1995). Кураев писал, что самым тяжким и необратимым последствием коммунистического периода стало появление в русской культуре другого идеала личности. Если до революции, при всем разнообразии происходившего, ИДЕАЛ был один - идеал святого, то за последние десятилетия вызрел другой идеал, диссидентского происхождения. Это тоже высокий, благородный идеал. Но он другой. И потому, говорит Кураев, никакой Святой Руси уже не будет. Будут бок о бок существовать две России - Россия Серафима и Россия Сахарова.

     Вот такой выпал Сахарову высокий удел - явить миру во плоти новый идеальный тип русской личности. Несовместимый со старым, как несовместимы радикально противоположные религии [17], и вполне очищенный от старого. Я бы только уточнил Кураева в одном; мне представляется, что Сахаров скорее значит для россиянского народа то же, что для русского некогда - Христос (а не Серафим, за отсутствием в гуманизме высших иерархий).

    Напоследок, нужно упомянуть вот еще какую особенность. Существование в своей национально-культурной среде и в общине, являющейся носителем национальной традиции, является одной из насущных человеческих потребностей, имеющих для большинства людей высокое психологическое значение. На это обстоятельство указывали и некоторые современные психологи-гуманисты, особенно здесь нужно упомянуть Фромма. Если человек не находит в окружающей его среде элементов, которые вызывали бы живой отклик в его психике, у него возникает апатия [18] и подавленность, жизнь утрачивает для него ценность и человек теряет привязанность к ней; структуры психики, образующие ядро его "Я", не стимулируются внешней культурно-психологической средой, и человек утрачивает мотивацию к бытию.

    Явление это хорошо известно и регулярно возникало при вторжении миссионеров и колонизаторов в сферу обитания "диких" народностей, т.е. таких, которые не могли защитить свой строй жизни и свою культуру. Последствия неоднократно описаны этнографами и другими наблюдателями: происходил подрыв культуры колонизуемого народа, с сопутствующим распадом его внутренней социальной организации. При этом резко возрастала смертность и нередко дело заканчивалось вымиранием народа. Такие случаи, повторяю, неоднократно описаны в литературе.

     Интересен вопрос о механизмах роста смертности и вымирания. Такие исследования мне, к сожалению, неизвестны. Вполне вероятно и даже несомненно, что некоторая часть может быть отнесена на счет социогенных причин, возникающих вследствие распада социальной ткани под воздействием колониальной культуры, конфликтующей с туземной и разрушающей (или обессмысливающей) ее. Однако, как представляется, одними социальными причинами явление необъяснимо - это достаточно очевидно в случае туземных племен; а для случая б. СССР подобный же вывод делается в основательном исследовании Гундарова [19]. Представляется нужным признать, что избыточная смертность имеет и прямую психогенную составляющую.

     В принципе, это совсем не удивительно. Достаточно известно, например, что психологическое состояние пациента влияет на активность его имунной системы; новую, но уже установившуюся область медицины составляют психосоматические заболевания (напр. неблагоприятное психическое состояние пациента может вызывать воспаления внутренних органов); хорошо известен placebo effect (когда объективное состояние пациента улучшается оттого, что ему дают нейтральную таблетку, говоря, что это лекарство) и т.д.

    Таким образом, между психологическим состоянием индивидуума и его здоровьем (или нездоровьем и, в пределе, смертью) существует непосредственная связь. Соответственно, денационализация общества может вести к массовой смертности (и в пределе - вымиранию народа) не только косвенным образом, через наростание деструктивных явлений в социальной сфере, но и убивая непосредственно.

     В последнем случае эта "невидимая смерть" (от денационализации, распада национальной культурно-психологической среды, делающего существование индивидуума фундаментально неудовлетворительным и безрадостным) оказывается чем-то напоминающей гибель жертв облучения вследствие ядерных испытаний (против которых, по этой причине, боролся Сахаров). Только счет идет не на десятки тысяч, а на миллионы жертв. Подводя итог деятельности Сахарова, нужно не забыть за ним оба достижения.

     Я не склонен преувеличивать масштаб фигуры Сахарова. Он не более виноват в этих смертях, в детской проституции, в тотальной разрухе и прочем разорении, чем Чернышевский или Толстой - в большевизме. Но, пожалуй, и не менее.

P.S. Фокусируясь в этом очерке на совершенно определенных особенностях деятельности Сахарова, я никоим образом не призываю забывать о несомненно светлых сторонах его деятельности: борьбе с административным произволом, ядерных испытаниях в атмосфере, об озабоченности опасностью ядерной войны и т.п. Равно как и о многих светлых сторонах деятельности, скаежем, Горбачева. Равно и о личных свойствах Сахарова, как бы они не были употреблены. Потому еще раз: если Вы хотели сказать, что Сахаров лично достойный человек, то я против этого никоим образом не возражаю и даже высказывал (последней фразой пред-предшествующего сообщения этой темы) интерес: что бы стал говорить или делать Сахаров, доведись ему пожить дольше, до наших дней. Тем более что реалии окружающего мира соотносятся с идеалами сахаровского "Меморандума" примерно как жизнь страны советов в 20-40-х гг. с картинами сна Веры Павловны (т.е. казуальная связь наличествует, но результаты не вполне совпадают с первоначальным планом). Признал бы он - в причитающейся мере - свою личную ответственность за, скажем, детскую проституцию? или миллионы смертей?

     Так, например, великий ученый-славист А.А. Шахматов, активный кадет (тоже все хлопотал по Освободительным делам), сыгравший выдающуюся роль в деле расчленения русского народа, перед смертью (в 1920 г.) успел посмотреть на плоды своих усилий - и ужаснулся. Правда, было поздно.

Приложение 1. О влиянии Боннер на Сахарова

      На тот случай если бы кому захотелось указать на такое влияние. Я не отрицаю, что оно не могло не существовать ("муж и жена одна сатана"). Я привожу чуть ниже иллюстрации того. Однако для целей нашего рассмотрения имеет значение именно реально существоваший Сахаров ("Сахаров, как он был"), а не умозрительный Сахаров-никогда-не-знавший-Боннер или Сахаров-никогда-не-встречавшийся-с-евреями. Это во первых. А во вторых, Сахаров с молодости был окружен полу-ассимилированными еврейскими маргиналами, вплоть до того, что у него с Боннер, как они позднее выяснили, было немало общих знакомых юности (см. I и V, 104); вырос Сахаров и сформировался (я не особенно вчитывался в эти разделы, но таково было беглое впечатление) в типичной интеллигентской лево-кадетской среде с ее характерными стереотипами, в том числе этническими: полуотрицательно-расплывчатым отношением к русской традиции и этнической идентификации, соответствующим отношением к еврейским маргиналам и т.п. Потому указывать на Боннер можно лишь как на активирующий эти стереотипы фактор и фокусирующий их в определенном направлении.

    Так, знакомство с "Меморандумом академика Сахарова", написанным в 1968 году, т.е. за два года до знакомства с Боннер, показывает, что существенные черты "послебоннеровского" Сахарова уже проявились в этом Меморандуме.

    Дальнейшее содержание этой вставки относится к Боннер и иллюстрации ее возможного влияния на Сахарова.

    В одном месте своих записок Е.Г. вспоминает: "Я взорвалась и, забыв всякую конспирацию, стала кричать на него, что ОПЯТЬ он идет на поводу у КГБ и что, пока я жива, этого не будет" [I, 612; слово ОПЯТЬ в тексте воспоминаний Боннер выделено курсивом]. Этот конкретный случай не относится к политической деятельности Сахарова (чекисты выкрали у него рукописи мемуаров и публицистических статей и он, надломившись, решил было их не восстанавливать), но слово "опять" побуждает задуматься.

    Что Боннер влияет на Сахарова, радикализуя его, считали и члены советского правительства (из заседания Политюбро; I, 688-9):

Чебриков: "Поведение Сахарова складывается под влиянием Боннер".

Горбачев: "Вот что такое сионизм."

Чебриков: "Боннер влияет на него на все 100 процентов. Мы рассчитываем на то, что без нее его поведение может измениться. У него две дочери и один сын от первого брака. Они ведут себя хорошо и могут оказать определенное влияние на отца."

Зимянин: "Славский [министр средмаша] прав - выпускать Сахарова за границу мы не можем. А от Боннер никакой порядочности ожидать нельзя. Это - зверюга в юбке..."

Алиев: "Однозначный ответ на рассматриваемый вопрос дать трудно. Сейчас Боннер находится под контролем. Злобы у нее за последние годы прибавилось."

     Прибавилось злобы или не прибавилось, но отношение Боннер к России-СССР именно как "к стране в целом", а не "государству и его аппарату" на протяжении очень длительного времени ее жизни хорошо иллюстрируется таким отрывков из ее мемуаров (V, 197-8). В конце главы, в которой Елена Георгиевна восхищенно описывает свою поездку в США и практически признается в любви к этой стране, она повествует о возвращении в СССР: "я столько раз была за границей и ни разу не осталась. Каждый раз было так трудно возвращаться [в СССР]. Ведь на самом деле все наоборот: заграница - это там [в СССР], и оттуда, бывало, не дозовешься, не докричишься и никто не услышит. Все разы, что я возвращалась (это началось с 1960 года [20]), уже при пересечении границы и сразу за ней на душу падает такой тяжкий туман, такой мрак, что невозможно объяснить. Раньше всегда я возвращалась к полной большой семье: и муж, и мама, и дети <...> а все равно было тяжко, тяжело неописуемо. <...> Только неимоверными усилиями воли заставляешь себя снова учиться дышать без воздуха, плыть без воды, ходить без земли. <...> Постепенно будни <...> лечат. Но это трудное лечение. И пережить, перенести это очень трудно. Мне с каждым разом становилось все труднее там за границей, за той границей [т.е. внутри СССР]. Уменьшалась семья, здесь [в США] оказалась дочь с детьми, потом сын, его старшая дочка, мама. Все более пусто становилось там [в России]. Теперь там нет дома - одни стены <...> Остались - чужой город, чужая квартира, наполненная чужой казенной мебелью, <...> свора охранников <...> И за всем этим Андрей - один, без меня грустящий, со мной счастливый и спокойный." Словом, луч света в темном царстве.

Резюмируя, Е.Г. - это не Розенбаум с его (географическим по меньшей мере) и резко контрастирующим

"Я люблю возвращаться в свой город нежданно под вечер,
Продираясь сквозь толпы знакомых сплошных облаков,
И на летное поле спускаться, хмелея от встречи,
Захлебнувшись прохладой соленых балтийских ветров."

"Я люблю возвращаться в свой город прокуренным гостем,
Сесть в такси на стоянке, которой уютнее нет
И чуть-чуть тормознуться на улице зодчего Росси
В ожидании блеска мелькнувших вдали эполет."

"Боже мой, боже мой как люблю я домой возвращаться
Как молитву читать номера ленинградских машин..."

      Возникает вопрос, стоит ли ей так переживать за светлое будущее нелюбимой ею страны? Или просто нужно довести до конца "дело Андрея" [21]? Этот парадокс отмечал еще Шафаревич (в "Русофобии"): люди, которые не любят русский народ, берутся радикально-бесстрашно (и безжалостно) кроить его судьбу.

Приложение 2. Сахаров vs. СССР.

     В контексте нашего рассмотрения представляет некоторый интерес вопрос об отношении Сахарова к СССР и его геополитической и государственной мощи. Отношения различных людей к СССР представляют спектр, который можно разделить на четыре основных группы:

(1) Желавших уничтожить СССР как геополитическое сильное образование, независимо от социального строя. Это в первую очередь игроки Grand Game, напр. американские внешнеполитические планировщики (см. документы PPS, особ. PPS/38 и ряд директив NSC); а также лидеры определенных этнических и этно-религиозных групп, особ. польская и галицко-униатская диаспора в США.

(2) Желавших усиления СССР при сохранении ключевых черт строя: от социалистического laissez faire до "вперед, к победе коммунизма" во всемирном масштабе.

(3) Жаждавших превратить СССР в западноевропейскую страну (или, как еще говорят, "нормальную"; при этом подразумевая романо-германские нормы).

(4) Желавших превращения СССР в русское по характеру ядра государство, условно говоря, в Российскую Империю. Как говаривал Шульгин, коммунизм уйдет, а границы останутся.

Относительно перечисленных точек зрения и их сторонников можно сделать некоторые наблюдения.

С точки зрения (2) всякое пораженчество сомнительно и чревато.

С точки зрения (4) пораженчество чревато, но до некоторой (строго ограниченной) степени может оправдываться необходимостью изменения режима. Эта точка зрения самая трудная в своем осуществлении, ибо стремится к изменению внутреннего существа государства (при чем некоторые потрясения неизбежны) при сохранении его внешней (и внутренней, напр. экономической) мощи.

      Вещи устроены так, что (3) и (1) опасно сближаются, причем объективно. (Это разбирает в одной из своих книг А.С. Панарин; вкратце: стремящиеся к (3) ослабляют идентификационный базис, система деморализуется и начинает разрушаться в "гравитационном поле" западной; ибо собственная "гравитация" оказывается ослабленной.)

     Очевидно, что точки зрения (4) и (3) различаются цивилизационным базисом, цивилизационной традицией, которую предполагается положить в основание; потому сторонники этих точек различаются по самосознанию и психическому складу.

     Таким образом, мы находим, что отношение индивидуума к мощи СССР не автономно, не висит в воздухе, а достаточно тесно увязано (коррелированно) с этнической идентичностью этого индивидуума. Потому интересно проследить, каково было отношение Сахарова не к строю СССР, а именно к мощи страны. Такие наблюдения хотя и не дадут сами по себе четких заключений, но все же предоставят материал, который, будучи сопоставлен с наблюдениями из других областей, поможет сделать сформированное на их основе видение этнической идентичности Сахарова более ясным, отчетливым.

     К счастью, выступления Сахарова предоставляют обширный материал для наблюдений. Этот материал позволяет совершенно однозначно отнести его к типу (3). При этом важно, что Сахаров либо НЕ ЧУВСТВОВАЛ под коростой советизма русской группы; либо относился к ней (как к существенно-таковой) ОТРИЦАТЕЛЬНО. Наличные результаты борьбы с советизмом из этих посылок - закономерны.

    Следует отметить, что все это происходит не в первый раз, и - с известными оговорками - представляет повторение известного революционно-нигилистического лозунга 1917 года: "Главный враг - в своей собственной стране!". Из чего естественным образом вырастает программное положение о превращении "империалистической войны в войну гражданскую", что и было повторено "либералами" в конце XX века, которые превратили холодную войну с Западом в холодную гражданскую войну.

    Как отмечает по данному поводу А. Панарин, << эта поразительная преемственность либералов большевикам при, по видимости, противоположных идеологических установках, свидетельствует, что главный водораздел пролегает не между "левыми" и "правыми", коммунистами и "либералами" ("демократами"), а в каком-то другом месте. "Левые" западники - коммунисты и нынешние "правые" западники едины в каких-то фундаментальных установках. >>

Мы уже имели случай заметить, что это установки этнического происхождения.

      << Исходя из убеждения, что "главный враг - в собственной стране" западническая интеллигенция на протяжении XX века дважды безоглядно расправлялась с прошлым "этой страны". В 1917 году армию, фронт и государство разваливали левые западники-радикалы, живущие в ожидании мировой пролетарской революции на Западе. Спустя три четверти века правые западники-радикалы проделали то же самое в предвкушении нового мирового порядка, препятствие которому они видели в своей собственной стране. Иллюзии "нового мирового порядка" и возвращения России в "европейский дом" нашими "партнерами" поддерживались до тех пор, пока Россия и в самом деле не разоружилась в военном и геополитическом отношении (лишившись большинства союзников). После этого ей было объявлено, что до европейского дома она еще явно не дозрела, а новый мировой порядок требует не равенства, а гегемонии демократического Запада. Так, в течение 4-5 лет возникло необычайно острое противоречие между западнической утопией правящего режима и реальностью национального развала и бессилия. По сути, это явилось не меньшим ударом для сегодняшних правящих западников, чем крах надежды на "мировую пролетарскую революцию" для большевиков. >>

     Обратимся теперь для иллюстрации к высказываниям в описанном духе Сахарова. Их огромное множество, потому приведем только некоторые.

     "Западный мир несет на себе огромную ответственность в противостоянии тоталитарному миру социалистических стран" (интервью Associated Press, 1976; III, 55)

"Обострение международного положения вызвано деятельностью СССР, который, в частности:

1) осуществляет в Европе широкие демагогические кампании с целью закрепления своего военного преимущества;

2) пытается нарушить имеющиеся возможности на Ближнем Востоке и на юге Африки;

3) сохраняет свои военные формирования на Кубе;

4) поддерживает действия иранских "полугосударственных террористов..." [заявление янв. 1980; I, 485]

      В февральской 1980 г. статье Сахаров пишет (VII, 223 сл.; обратный перевод с английского): "В 1960-х и 70-х годах Советский Союз, опираясь на свой растущий экономический и научно-технический потенциал, провел фундаментальное обновление и расширение своего вооружения. <...> В результате в мире произошло существенное изменение в балансе сил [т.е. достижение паритета] <...> Чтобы правильно оценить ситуацию, необходимо учесть особенности Советского Союза - закрытого общества с <...> централизованным управлением - которые делают растущую мощь такой страны еще более опасной [22]. <...> Одновременно с изменением соотношения сил <...> происходило скрытое и явное расширение советского влияния в ключевых стратегических и экономических районах мира. <...> Несколько месяцев назад Советский Союз организовал внутри страны демагогическую кампанию и занялся подстрекательством к такой же кампании за рубежом - кампании, направленной против планов Соединенных Штатов и союзников по Североатлантическому Договору по неотложно требуемому обновлению их ракетных сил в Европе, в то время как Советский Союз уже провел такую модернизацию <...> Страны Запада должны сделать все необходимое для поддержания паритета или, в некоторых случаях, приобретения его снова; они не должны позволить превратить себя в жертвы шантажа и демагогии. <...> Советское вторжение в Афганистан было осуждено 104-мя государствами, но война не прекращается. Чрезвычайно важны экономические и политические санкции <...> в частности необходим широчайший, насколько только возможно, бойкот московской Олимпиады. Каждый зритель или атлет, приезжающий на Олимпиаду, будет оказывать косвенную поддержку советской военной политике. Жизненно необходимо требовать вывода советских войск из Афганистана <...> и размещения там войск ООН или частей нейтральных мусульманских государств, что должно придержать советские вожделения. <...> Мир вступит в трудные времена и жестокие катаклизмы если Запад и развивающиеся страны <...> не проявят требуемую твердость, единство и настойчивость в противостоянии тоталитарному вызову. <...> Важно, чтобы опасность была понята <...> В этом отношении, я верю в Западного человека, в его ум <...> устремленный к великим целям, его благие намерения и его решительность. <...> Одна из причин ослабевания позиции Запада - его зависимость от поставок нефти, 'фатальная зависимость', как сказал американский президент. Геополитика Советского Союза направлена именно на эту слабую точку. В этих обстоятельствах Запад не может отказать себе в использовании ядерной энергии <...> опасения о надежности ядерных электростанций и окружающей среды не должны распространяться на вопрос о том, строить их или нет, но только на то, как их строить. <...> Западные избиратели должны требовать это от лидеров своих правительств и не позволять демагогам использовать проблемы в корыстных целях."

     "Сегодня на Европу нацелены сотни советских ракет с ядерными боеголовками. Вот реальная опасность, вот о чем нужно думать, а не о том, что вахтер на АЭС нарушит чьи-то демократические права. Европа (как и Запад в целом) должна быть сильной в экономическом и военном смысле... Если Европа будет критически зависеть от советских или арабских нефтепоставок, то о политической независимости не может быть и речи. Возникнет реальная угроза свободе Запада. <...> Пятьдесят лет назад рядом с Европой была сталинская империя, сталинский фашизм - сейчас советский тоталитаризм... наша система... по-прежнему остается потенциально опасной для соседей." (письмо Беллю, 1979 [I, 481])

(Забот о свободе России и опасности для нее со стороны "соседей" или Запада, хотя бы потенциальной, Сахаров ни разу не высказывает.)

      "Если экономика [стран Запада] будет и дальше в сколько-нибудь существенной степени зависеть от поставок химического топлива из СССР и находящихся под его влиянием стран, Запад будет находиться под постоянной угрозой перекрытия этих каналов, и это будет иметь следствием унизительную политическую зависимость. Одна уступка в политике всегда влечет за собой другую, и к чему это приведет в конце концов, трудно предсказать." (из статьи "Ядерная энергетика и свобода Запада", 1977; III, 140)

      Озабоченность и неприятие Сахарова вызывает что "Произошло очень существенное усиление армии, флота, ракетного арсенала и авиации СССР, в то время как страны Запада... явно ослабили свои усилия в истекшее десятилетие... Продолжается расширение зоны влияния СССР во всем мире - в Африке, в Латинской Америке, Азии" (обращение к участникам Пагуошской конференции, май 1982 [I, 681])

Отсюда следует призыв: "Вряд ли СССР уничтожит свои мощные ракеты средней дальности, нарушившие ядерное равновесие в Европе, угрожающие Китаю и Японии, раньше, чем Запад развернет аналогичные ракеты" (речь 1983 г. по поводу присуждения премии Сцилларда; I, 507)

       Родственница Сахарова Татьяна Янкелевич в речи, произнесенной 9 октября 1985 года в Нобелевском институте в Осло, так говорила (V, 272) о причинах разрядки (ее взгляды несколько более реалистичны чем сахаровские) и об отношении Сахарова к этому процессу: << как отмечали многие наблюдатели, в том числе Генри Киссинджер, американской стороной двигало представление о невозможности продолжать политику "сдерживания" ["confinement"] в ее традиционной форме. По мнению того же г-на Киссинджера, среди прочих причин, вызвавших к жизни советско-американскую разрядку (таких, как опасение, что Европа станет нейтральной, если США отстанут от своих союзников по НАТО в борьбе за советскую благосклонность), главной побудительной причиной было "роковое сочетание ядерного паритета с неравенством в обычных видах вооружения". У многих европейских правительств были, возможно, еще менее благородные причины для продолжения политики разрядки [она не пояснила какие]. Это была совсем не та разрядка, сторонником которой был Андрей Сахаров. >>

        А вот еще маленький штрих: "Дело чести Америки - добиться освобождения украинского художника Петра Рубана, осужденного за изготовление памятного подарка - деревянной книги с изображением Статуи свободы - в дар американскому народу в честь двухсотлетия независимости." (1977; III, 144). Может быть это и дело чести Америки, но чтобы не-американцу сообразить так повернуть дело, нужно иметь особое умонастроение, в котором честь Америки стоит не на последнем месте. Во всяком случае какую-либо хоть отдаленно подобную заботу о чести СССР Сахаров не проявлял.

       Не проявлял Сахаров и чувствительности по поводу, скажем, резни, устраиваемой и поддерживаемой США в Латинской Америке, и имеющей целью контроль ресурсов латиноамериканских стран и их экономик и неравновесный экономический обмен с ними (о чем достаточно пишет Хомский). Отчего-то по поводу захвата американцев-заложников в Иране Сахаров почитает за долг выступить, но у него ни разу не находится слов чтобы высказать мнение по поводу многочисленных случаев бойни, устраиваемой в латиноамериканских странах установленными и поддерживаемыми США террористическими режимами и группировками.

     А ведь книги того же Хомского (чтобы взять один пример) выходили еще в 60-х и 70-х годах (напр. "Responsibility of Intellectuals" - в 1966 г.). И в СССР они, несомненно, были. Что же, интеллектуал Сахаров не мог дойти до библиотеки и ознакомиться с некоторыми картинами происходящего в мире?

     Иной раз переживания Сахарова за Запад начинают становиться чуть ли не параноидальными: "Запад и и развивающиеся страны наводнены людьми, которые по своему положению способны распространять советское влияние и служить орудиями советского экспансионизма." (VII, 228; 1980) Потому "необходимо уделять особое влияние [противодействию] подрывной деятельности" (там же). По иронии, даваемое в этой сахаровской статье описание агентов оказывается очень приложимо к публике, всплывшей на поверхность в СССР во время перестройки: "некоторые из них побуждаемы идеями, заслуживающими по крайней мере некоторого обсуждения. В конце концов, в Советском Союзе, идеологическом эпицентре, а также в Китае, коммунистическая идеология не является совершенной подделкой и иллюзией. <...> Но есть также другие люди, которые поступают 'прогрессивно' потому что это выгодно, престижно или модно. К третьей категории принадлежат наивные, плохо осведомленные люди, которые закрывают глаза и уши для горькой правды и с готовностью проглатывают любую сладкую ложь. Наконец, есть четвертая группа - 'купленные' в самом прямом смысле слова, хотя и не обязательно за деньги. Сюда входят некоторые политики, предприниматели, очень многие писатели и журналисты, советники правительства и руководители печати и телевидения. В совокупности они составляют очень влиятельную группу людей. И наконец, есть много шпионов, секретных агентов и организаторов саботажа."

     Нельзя не заметить, что взгляды Сахарова на Запад были до невозможности идиллическими, подчас просто до странности.

     Так, в "Меморандуме" 1968-го года Сахаров планирует что << в США и других капиталистических странах настоятельные жизненные требования социального прогресса, мирного существования, давление примера стран социализма и внутренних прогрессивных сил (рабочего класса и интеллигенции) приводят к победе левого, реформистского крыла буржуазии [sic! как Вам "левая буржуазия"?], которое в своей деятельности усваивает программу сближения ("конвергенции") с социализмом, т.е. <...> изменение структуры собственности. Эта программа включает сильное увеличение роли интеллигенции и атаку на силы расизма и милитаризма. >> [VI, 48] И все это по плану происходит в 1972-1986 гг. Какая маниловщина!

    При этом Сахаров ожидает, что "международная политика не преследует целей использования местных конкретных условий для расширения зоны влияния и для создания трудностей другой стране". Возможно, его постигло бы ныне жестокое разочарование в светлом образе Запада.

    По сути, Сахаров совершил ту же фундаментальную ошибку, что и Горбачев; оба не допускали даже тени сомнений, что "в успехе преобразований в СССР заинтересован и Запад, весь мир" [IV, 65; московская речь Сахарова 1987 года]. Причина этой ошибки - в отсутствии чувства фрагментарности цивилизационного уровня, не принадлежности России к романо-германской цивилизационной системе. В свою очередь, отсутствие этого чувства связано с размытостью и, в принципе, ущербностью этнической идентификации индивидуума. Динамика процесса хорошо известна из исследований психологии ассимилирующихся (но не ассимилировавшихся) евреев. Достижение ассимиляции и признание данного индивидуума за "своего" членами этнического большинства становится страстным желанием ассимилянта. Причем если оно не удовлетворяется, т.е. человек вроде бы изучил все манеры, знает немецкую литературу лучше большинства образованных немцев и ведет себя как заправский гой (Gentile), а его все равно не хотят признавать за "своего" и считают евреем, то стремление выдать выдать желаемое за действительное на первых порах только возрастает. "Мы свои" - становится судорожной аксиомой.

    Попутно с этим нарастает стремление замолчать, to downplay этническую идентичность родной группы и обесцветить ее. А как следствие - выступить против ее особенных интересов (ибо у несуществующей особенным образом группы не может быть никаких особых интересов) и обругать такие интересы и тех, кто пытается их отстаивать.

    Так, в статье для американского еженедельника Parade Сахаров пишет: "потеряв далекую перспективу... партийная власть продолжает традиционную русскую геополитику" (март 1981; [I, 674])

    "То, что Запад признал изменение границ в результате второй мировой войны, - это в какой-то мере уступка Советскому Союзу, потому что целый ряд из этих изменений мог бы являться предметом дискуссии." (интервью Associated Press, 1976; III, 52)

    В телеграмме Картеру: "Я уверен, что исполненная мужества и решимости... первая страна Запада - США с честью понесет бремя, возложенное на ее граждан и руководителей историей." (1976; III, 41)

   Вот так (и потому) и получилось, совершенно естественным образом, что "метили в советскую власть, а попали в Россию".

   Естественная для этнического маргинала тенденция рассматривать СССР только в качестве политико-идеологического явления, не угадывая под ним черты геополитического образования, являющегося базой цивилизации, противостоящей романо-германской (ибо маргинал стремится к стиранию всяческих культурно-психологических граней и отрицанию их), весьма логично ведет к однозначно отрицательному отношению к СССР, склонности представлять Советский Союз, взятый целокупно, некоторым исчадьем ада, evil empire, и остро переживать всяческий внешнеполитический успех и перевес СССР.

   Возникающее отсюда пораженчество представляет фундамент и прототип позднейшей козыревской политики.

   С другой стороны, отсутствие чувствительности к этническим вопросам, понимания их важности и фундаментальности подвинуло Сахарова к другому катастрофически провалившемуся предсказанию: "нет никаких шансов, что гонка вооружений может истощить советские материальные и интеллектуальные резервы и СССР политически и экономически развалится - весь исторический опыт свидетельствует об обратном" [IV, 66; 1987]

    Наконец, если кому не вполне нравилась позиция С.А. Ковалева во время чеченской войны, не следует забывать, что она, при всех различиях в ситуации, в основных чертах скалькирована с поведения Сахарова при вводе советских войск в Афганистан (и идет в козыревско-сахаровском фарватере; сам Козырев, кстати, считает себя "внуком" Сахарова - через своего "духовного отца" и учителя Ковалева - см его речь г. министра на "Научно-практической конференции" к 73-летию Сахарова).

     У меня лично нет установившегося самостоятельного мнения по поводу вторжения СССР в Афганистан. Несомненно, что оно (как и военное вмешательство в Чечне) было нежелательным, но иногда в жизни оказывается необходимым делать и нежелательные вещи. Настоящей и совершенно определенной ошибкой советского руководства я полагаю не вторжение как таковое, а попытки установить в Афганистане советский строй ("провести коллективизацию") и нежелание считаться с традициями и обычаями местного населения. Иными словами, вместо того, чтобы проводить нормальную имперскую политику, СССР делал нечто совершенно противоположное. Очень может быть (и даже скорее всего), что ни на что другое советское руководство просто не было способным, действуя прежде всего из идеологических побуждений социалистического характера и будучи просто внутренне не в состоянии к органическому строению империи, как оно проводилось царским правительством.

      Сахаров однако требовал вывода советских войск совсем не по этим причинам, а существенно по тем же, что С. Ковалев российских войск - из Чечни.

     В завершение стоит заметить что поведение Сахарова в отношении советской империи зла никоим образом не является чем-то новым. Оно, на новом витке, воспроизводит отношение к Российской Империи западнической интеллигенции (либо готовых этнических маргиналов предыдущих поколений; либо индивидуумов, движущихся к маргинальному статусу).

     Вот что пишет в хвалебной речи интеллигенции (как лучу света в темном царстве) П.Н. Милюков. Это отрывок из его статьи в сборнике "Интеллигенция в России" (1910), появившемся в качестве интеллигентского ответа на "Вехи". Раздел VI ("Безнациональность интеллигенции").

     В приводимом отрывке Милюков (коротко говоря) указывает, что солдаты на Шипке проявляли, с интеллигентной точки зрения, антипатриотизм. Приняв ко вниманию это авторитетное заявление интеллигентского вождя, следует задуматься: не является ли эта противоположность патриотизмов свидетельством довольно интересным в смысле постижения этнического самосознания интеллигенции?

     Но вопрос об интеллигенции и Курбском я отлагаю до отдельного сообщения ("Об интеллигенции"), которое надеюсь дописать и отправить вечером. Пока же завершаю словами Милюкова:

    << В жестоких словах г. Гершензона, по несчастью, есть доля истины. Да, действительно, это [интеллигенция] было "сонмище больных в собственной стране". Больных, потому что положение "красивой ненужности" не содействует нормальному состоянию нервов. "Трагизм положения", на который ссылался Герцен, характеризует не одно только его поколение. Этот "трагизм" начался еще с тех пор, как Курбский за рубежом зараз и проклинал и благословлял "неблагодарное, варварское, недостойное ученых мужей" - и все же "любимое отечество". Эмигрантское настроение нашей интеллигенции с течением времени крепнет и обостряется, по мере того как представители ее объявляются - и сами сознают себя "лишними людьми".

     В литературе тип этот хорошо известен и внимательно прослежен (cм. например: Овсянико-Куликовского, "История русской интеллигенции", М., 1906). Но было бы важной задачей проследить его в жизни, хотя бы в писательской среде. О Герцене я только что упоминал. Достаточно вспомнить отношение его к польскому восстанию, чтобы понять, к каким трагическим коллизиям приводили эмигрантские формы самого горячего, самого несомненного патриотизма при столкновении с элементарными условиями патриотизма нормального, понятного всем. Сложилось мнение, что популярность Герцена погибла жертвой этих эмигрантских проявлений его патриотизма. Я этого не думаю и объясняю падение популярности "Колокола" несколько иначе. Эмигрантский патриотизм уже в то время был понятен и довольно широко распространен и в самой России. Нашим неудачам в Крымской войне радовался не один Герцен в своем лондонском уединении: радовались и в России очень и очень многие - не только интеллигенты, но и просто читатели газет и журналов. Но лучшее доказательство есть то, что эмигрантский патриотизм не умер с поколением Герцена. Напротив, он с него только начался как постоянное, длительное явление интеллигентской психологии. Возьмем дальнейший пример: турецкую войну, в которой и самый повод вызывал патриотические эмоции, и ожидание реформ не могло им так мешать, как это было после смерти имп. Николая I. Пусть читатель пересмотрит страницы сочинений Салтыкова, написанные в дни общего патриотического возбуждения.

      Вы чувствуете, как великий сатирик не только не отрицает возможности подобных эмоций, но и мучительно переживает сознание ненормальности такого положения, в котором разделять эти общественные чувства оказывается невозможным. Интеллигент-патриот рад бы был сделаться просто патриотом, но при виде монополистов патриотизма в уме его тотчас восстает неумолимый вопрос: да, собственно, "кто готовит тяжкие испытания России? Воевода ли Пальмерстон или он, Удодов"? И когда он чувствует обязанность публициста объяснить причины своего воздержания от патриотических демонстраций, вот что он заявляет (Благонамеренные речи, IX, 350):

     "В такие исторические минуты, когда затрагиваются самые дорогие и самые существенные струны народной жизни, я считаю воздержанность более нежели когда-либо для себя обязательной... Прошлое завещало довольно большое количество людей, которых единственное занятие... заключается в том, что они сторонятся от деятельного участия в жизни. Занятие непроизводительное и даже, можно сказать, тунеядное; не ведь надо же наконец понять, что мы дети того времени [это пишет Щедрин, которому во время реформ 1861-го года было 35 лет, стало быть публичное их обсуждение началось когда ему было 30], когда прикасаться к жизни можно было лишь при посредстве самых непривлекательных, почти отвратительных ее сторон, и что вследствие этого устранение от жизненных торжеств (опять-таки повторяю: в то время) составляло своего рода заслугу... Чтобы получить право ликовать ввиду предстоящего подвига, необходимо сознавать себя материально привлеченным к его выполнению и материально же обязанным нести на себе все его последствия. А это для большинства культурных людей печати недоступно".

     Я мог бы подойти еще ближе к нашим временам [продолжает Милюков] и рассмотреть раздвоение патриотического чувства во время последней японской войны [это раздвоение чем-то напоминало раздвоение чувств СМИ во время последней чеченской кампании]. Но сказанного, полагаю, достаточно, чтобы сделать понятными и диагноз этой интеллигентской болезни от излишка здоровья, и средства ее лечения. Тяжелые последствия для общегосударственного патриотизма хронического распадения страны на два вооруженных лагеря отрицать нельзя. Затяжная борьба против правительства фатально приводит к границе, за которой начинается борьба против собственной страны. И точно определить эту границу невозможно. Для сторонников взгляда "чем хуже, тем лучше" она идет в одном месте. Для публицистов, понимающих неразрывную связь явлений в социальном процессе, в другом. Для практических политиков - в третьем. В разное время, при разных условиях и перспективах борьбы, эта граница передвигается. Есть моменты, когда <...> эмигрантская точка зрения становилась единственной светящейся точкой среди мрака и неотразимо притягивала к себе все более и более широкие круги общественного мнения. >>

(Это, наверное, в 1904 году "'эмигрантская точка притягивала"; а вот суворинское "Новое время" отчего-то не притягивало. Отчего бы?).

Приложение 3. О конституции Сахарова и некоторых иллюзиях на этот счет

       Несколько слов о конституции "Союза Советских Республик Европы и Азии", которой, как многие полагают, Сахаров собирался сохранять СССР.

       Вот из нее несколько выдержек [I, 591 сл.], ясно рисующих союз сахаровских республик в виде рыхлой нежизнеспособной конфедерации, построенной по национально-территориальному принципу:

      "Основополагающим и приоритетным правом каждой нации республики [так в тексте] является право на самоопределение." (ст. 15) "Республика имеет право выхода из Союза. Решение о выходе республики из Союза может быть принято высшим законодательным органом республики..." (ст. 17) "Наряду с гражданством Союза республика может устанавливать гражданство республики." (ст. 19) "Вооруженные силы формируются на основе Союзного договора... республика может иметь республиканские Вооруженные силы... которые формируются из населения республики и дислоцируются на ее территории." (ст. 20) "Республика может иметь республиканскую денежную систему наряду с союзной... Республиканские денежные знаки обязательны к приему повсеместно на территории республики. Союзные денежные знаки обязательны во всех учреждениях союзного подчинения и допускаются во всех остальных учреждениях." (ст. 21; т.е. "остальные учреждения" союзный рубль могут и не принимать в качестве платежного средства.) "Республика... обладает полной экономической самостоятельностью. Все решения, относящиеся к хозяйственной деятельности <...> принимаются соответствующими органами республики. Никакое строительство союзного значения не может быть предпринято без решения республиканских органов самоуправления." (ст. 22) В той же статье устанавливается запрет на взимание федеральным правительством прямого налога: все налоги платятся (предприятиями и населением) в бюджет республики, а уже из него "для поддержания функций, переданных Центральному Правительству, в союзный бюджет вносится сумма... на условиях, указанных в специальном протоколе. Остальная часть денежных поступлений в бюджет находится в полном распоряжении Правительства республики".

     Что же относится к ведению центрального правительства? "Осуществление основных задач [?!] внешней политики и обороны [т.е. 'неосновные задачи' армии и дипломатии республики оставляют себе?]... На всей территории Союза действует единая денежная система [мы уже видели, насколько она единая]... транспорт и связь союзного значения..." (ст. 19) Немного.

     "Республика имеет собственную, независимую от Центрального Правительства систему правоохранительных органов (милиция, министерство внутренних дел, пенитенциарная система, прокуратура, судебная система)... На территории республики действуют союзные законы при условии утверждения Верховным законодательным органом республики [!] и республиканские законы..." (ст. 23)

     Если это федерализм, то США (с приоритетом федерального законодательства над местным) - сверх-унитарное государство.

     Между прочим, если кто подумал что под "республиками" подразумеваются 15 союзных республик СССР, он заблуждается. Еще в предвыборной программе в феврале 1989 г. Сахаров декларировал "возвращение к ленинской концепции СССР как Союза равноправных государств [т.е. к австромарксистской модели]... Компактные национальные области должны иметь права Союзных республик." [I, 571] То же он утверждает и в своей конституции:

     "Никаких других национально-территориальных единиц, кроме республик, Конституция Союза не предусматривает." (ст. 16; и см. далее) -- Иными словами все национально-автономные образования должны быть подняты до ранга союзных республик (включая "автономные республики, национальные автономные области и национальные округа бывшего Союза Советских Социалистических Республик" - ст. 25).

      Для РСФСР это означало мелкую нарезку в крошки, но и некоторым другим союзным республикам не сулило многих удовольствий - т.е. для них это был прямой толчок к отделению от так реформируемого СССР. Затем, при реализации сахаровской схемы вместо 15 союзных республик их возникало бы 100-150. Напомню, что по оценкам некоторых политических обозревателей, именно намерение Горбачева реализовать подобную (хотя и не столь радикальную) схему стало непосредственной причиной для распространения сепаратистских настроений среди восточно-украинской элиты: одно дело быть одним из пятнадцати (к тому же вторым по размеру), в этом случае твой голос слышен, и совсем другое - одним из 50-100-150.

     "На территории республики государственным является язык национальности, указанной в наименовании республики... языком межреспубликанских отношений является русский язык. Русский язык является равноправным с государственным языком во всех учреждениях и предприятиях союзного подчинения." (ст. 24)

Особенно трогательным оказывается механизм образования ССРЕА:

     "Национально-конституционный процесс начинается с провозглашения независимости всех национально-территориальных структурных частей СССР [автономных республик, нац. автономных областей и нац. округов], образующих суверенные республики и государства." (ст. 25)

     На минуту остановитесь, перечитайте и, задумавшись, представьте себе картину. (Я не говорю уже о перспективе, выражаясь правозащитным языком, вооруженных конфликтов между правами человека и правами народностей, особенно в местностях - а таких случаев большинство - где титульная этническая группа не является явно преобладающей.)

Представили? Тогда продолжаем:

     "На основе референдума некоторые из этих частей могут объединяться друг с другом". (ст. 25)

     "Вступление республики в Союз Советских Республик Европы и Азии осуществляется... в соответствии с волей населения республики по решению высшего законодательного органа республики." (ст. 16)

      Как, хорош сахаровский механизм трансформации СССР? Трезво оценивая ситуацию, нужно признать, что с такими друзьями целостности СССР никаких врагов не нужно.

      Любопытно отметить, что в тексте сахаровской конституции нет никаких упоминаний слова "русский" или других национальностей (в отличие например от конституции РФ), что как бы подчеркивает ее абстрактный, бесплотный дух: возникает смутное, но устойчивое впечатление, что русский и другие народы как бы вычеркнуты из "Книги Бытия" и должны раствориться в некоем советском гуманистическом народе; что всякое конкретное национальное содержание должно стать по отношению к этому стерильно-абстрактному сверхнароду несущественным. Модель этой конституции - и не империалистическая [*] и не национально-гегемонистская (т.е. требующая ассимиляции инородцев, как напр. во Франции). Она непонятно какая и как будто вообще без прецедентов сколь-либо приложимых к российским условиям.

      Некогда Г. Федотов, которого русским националистом назвать можно с трудом, указывал на подобный же характер СССР: "В революции мы привыкли видеть кризис власти, но не кризис национального сознания. Многие не видят опасности, не верят в нее. Я могу указать симптомы. Самый тревожный - мистический и значительный - забвение имени России. Все знают, что прикрывающие ее четыре буквы СССР не содержат и намека на ее имя <...> В зарубежье, которое призвано хранить память о России, возникают течения, группы, которые стирают ее имя: не Россия, а 'Союз народов Восточной Европы' [почти по-сахаровски!] О чем говорят эти факты? О том, что Россия становится географическим и этнографическим пространством, бессодержательным, как бы пустым, которое может быть заполнено любой государственной формой. Одни - интернационалисты, которым ничего не говорят русские национальные традиции; другие - <...> отрекаются от <...> этой традиции <...> чтобы создать совершенно новую, вымышленную страну своих грез. В обоих случаях Россия мыслится национальной пустыней, многообещающей областью для основания государственных утопий. Можно отмахнуться от этих симптомов, усматривая в них лишь новые болезни интеллигентской мысли <...>"

      Даже если отвлечься от остальных пунктов, уже поэтому одному сахаровская конституция, как представляется, была непривлекательна для русских националистов. Совершенно неочевидно (и, пожалуй, вряд ли), что она могла представлять положительное (а не только сугубо отрицательное, технически-сепаратистское) значение и для националистов других народов. Потому, как представляется, она была мертворожденной. Она не могла опираться на националистически-ориентрованные элиты и ничем не могла родить отклик в народных массах. Оставались "люди давосской культуры", которые, увы, достаточно проявили себя и без сахаровской конституции, чтобы была нужда гипотезировать об их деятельности в ее рамках.

[*] В приличной империи (при всей затасканности и размытости этого термина) обычно обнаруживаются: (1) центральная, явно известная, имперская нация; (2) имперская культура, формирующаяся как расширение культуры имперского народа; (3) другие народы, обладающие значительной степенью культурной автономии; культура и традиция которых защищена переборками в культурном пространстве; в каковых переборках однако есть отверстия для взаимодействия на определенных уровнях с имперской культурой; империя, как правило, терпимо и благожелательно относится к культурным особенностям и национальной индивидуальности входящих в нее народов и не стремится к их разрушению; (4) имперская (государственная, культурная и т.д.) элита рекрутируется из различных народов, при этом идентифицируясь как со своими народами и их традицией, так и с имперской культурой, так и, отчасти, с имперской нацией. Отметим попутно что хотя бы по несоответствию пункту No. 3 делаемые иногда обвинения США в империализме неосновательны (если только не понимать слово "империализм" в значении "гегемонизм", "господство", "покорение").

       Подмеченное обстоятельство интересно не столько по себе, сколько потому, что в нем лишний раз просвечивает отсутствие у Сахарова осознания или хотя бы чувства важности для конкретных людей их национального бытия, существования в национально-окрашенной культурной (психологической) среде и принадлежности к собственному национально-конкретному, национально-индивидуальному сообществу. И хотя, опять-таки, из текста конституции нельзя сделать доказательный вывод этого рода, невольно напрашивается вопрос, не сталкиваемся ли мы опять (как в сахаровском "Меморандуме" 68-го года) с использованием "формального национализма" (термин Драгоманова) для разрушения подлинно-национальных структур и традиций (ср. напр. "Об истинном и ложном национализме" Трубецкого или размышления Леонтьева о славянских движениях), со стремлением дать каждой твари по этно-государственному аппарату с тем чтобы национально-политическим подменить национально-культурное; административностью - индивидуальность.

      Любопытно, что при отсутствии всякой национальной конкретики конституция Сахарова пестрит идеологическими ("универсалистскими") декларациями, как то: "В долгосрочной перспективе Союз в лице органов власти и граждан стремится к... конвергенции социалистической и капиталистической систем... Политическим выражением такого сближения должно стать создание в будущем Мирового правительства." (ст. 4)

     Ну и, разумеется, делается обязательное заявление о радикальном вегетарианстве ("Союз не имеет никаких целей экспансии, агрессии и мессианизма. Вооруженные Силы строятся в соответствии с принципом оборонной достаточности". [ст. 12]), звучащее несколько натужно и в контексте известных исторических обстоятельств даже гротескно.

     Любопытно еще вот что. Идея нарезки СССР на национально-территориальные образования с предоставлением им права выхода их Союза владела Сахаровым еще по крайней мере в 1971 году. В (доверительной!) "Памятной записке" Брежневу [IV, 30-1] (из всех возможных адресатов!) Сахаров пишет: "Наша страна провозгласила право нации на самоопределение вплоть до отделения. Реализация права на отделение в случае Финляндии была санкционирована Советским правительством. Право на отделение союзных республик провозглашено Конституцией СССР. Имеется, однако, неясность в отношении гарантий права и процедуры <...> Фактически даже обсуждение подобных вопросов нередко преследуется. По моему мнению, юридическая разработка проблемы и принятие закона о гарантиях права на отделение имели бы важное внутреннее и международное значение как подтверждение антиимпериалистического и антишовинистического характера нашей политики. <...> Не подлежит сомнению, что республика, вышедшая <...> из СССР <...> сохранит свои связи с социалистическим содружеством наций. Экономические интересы и обороноспособность социалистического лагеря в этом случае не пострадают."

     Бедный генсек, вероятно, должен был долго удивляться и размышлять, бывает ли простота, которая хуже воровства.

     Однако в контексте нашего обсуждения, интересна не сама эта простота по себе, а ее психологические ПРИЧИНЫ, которые достаточно обсуждены в основном сообщении.

     В качестве пробного камня можно разве добавить гипотетический вопрос: что бы радетель "самоопределения вплоть до отделения" сказал на предложение о праве русской нации на самоопределение и ее государственное отделение от евреев?

    Общее впечатление, остающееся от конституции таково, что она нацелена на строительство не многонационального государства, а государства безнационального и выражает, потому, мироощущение особой группы, агрегирующей в себе деэтнизированных индивидуумов (преимущественно великорусского и еврейского происхождения).

    В принципе, это особая этническая группа (хотя и ущербная); но как бывает свойственно маргиналам, они почему-то воображают себя слоем, стоящим над другими группами, вместо того чтобы трезво представлять о себе, что ничего универсального в них нет, и что они именно представляют особого рода этническую группу, соотносящуюся с другими не по вертикали, а по горизонтали.

Хотя заключение этого рода в отношении автора конституции из самого ее текста сделать нельзя (оно нащупывается только в сопоставлении с остальной деятельностью и высказываниями Сахарова), но в позднейшей деятельности сахаровцев (безнационалистов) указанные черты проявились вполне отчетливо.

ПРИМЕЧАНИЯ :

1. Если, конечно, не распространять этот термин на самого Сахарова и ближайших ему по духу и делу лиц. Как будет видно из дальнейшего, основания для того вполне есть и провести разделительную черту между Сахаровым и позднейшими радикальными русофобскими публицистами и деятелями можно лишь условно.

2. Номенклатура некоторого органа - это список должностей, назначение на которые утверждается этим органом. Принадлежность Гайдара и Чубайса к номенклатуре [ПБ?] ЦК КПСС следует из сборника "Кто есть Кто", описывающего биографии и перечисляющего до- и по-перестроечные должности этих деятелей. Сборника у меня сейчас под рукой нет, но его (с библиографическими данными) цитировал В. Кожинов в статье опубликованной в "НГ" вскоре после назначения Ельциным в правительство Чубайса и "молодых волков". У кого проплачен доступ к online архиву (на glasnet'е или ipres'е или другому) может очень легко найти эту статью. Между прочим, в той же статье Кожинов писал, что всю дорогу - как при Сталине, так и после него - внутри партийно-государственного аппарата (добавим, и вне его тоже) прослеживалось разделение людей на тех, для кого Россия, со всей ее историей, культурой и народом представляла нечто самоценное и тех, кто рассматривал ее в качестве сырья для приложения отвлеченно-идеальных схем и теорий (хотя бы и самых благонамеренных). Из дальнейшего прояснится, к какой категории относим Сахаров.

3. Споры Шафаревича с Сахаровым и Солженицина с Сахаровым советской эпохи достаточно известны. Не имея возможности перебирать сейчас старые издания, укажу лишь на солженицинского "Теленка" и реакцию на него Сахарова [I, 336]. О реакции Сахарова на ПРИНИЦИПИАЛЬНУЮ позицию Шафаревича, обусловленную ФУНДАМЕНТАЛЬНЫМИ мировоззренческими основаниями (того и другого), свидетельствует близкий друг Сахарова с юношеских лет М. Левин [I, 727]: <<Андрей был очень опечален деградацией И.Р. Шафаревича. Когда раскрылось авторство первоначально анонимной "Русофобии", я сочинил ехидные стишки. Прочитав их, Андрей сказал: "Тебе что, у тебя с ним шапочное знакомство. А мне обидно и противно... 'Он между нами жил'... " >> Немаловажно, что позиция Шафаревича была не только принципиальной, но также РАЦИОНАЛЬНО АРГУМЕНТИРОВАННОЙ; и вот как раз на рациональные доводы никто из его оппонентов не привел рациональных же контр-доводов; вся "критика" (см. напр. ее обзор в "Русофобии десять лет спустя") свелась, по существу, к крику "антисемитизм! насилуют!" (при полном отказе, как еще в "Русофобии" указывал И.Р., дать определение того, что такое антисемитизм). Такой сугубо эмоциональный (и по характеру и по напряженности) отклик свидетельствует о том, что анализом Шафаревича была затронута важная внерациональная сфера психики его оппонентов, причем сфера находящаяся в очень болезненном состоянии и резко реагирующая на всякое касание. По мнению автора этих строк, эта сфера относится к тем комплексам психики, которые образуют этническую структуру: их прямая связь с идентичностью видна из приводимых здесь и далее фактов. И это относится не только к еврейским этническим маргиналам, но и к этническим маргиналам великорусского происхождения, составившим затравку (если пользоваться терминологией К. Крылова) "россиянского этноса"; в том числе и к Сахарову -- ср. ниже замечание о том Кураева.

4.Я думаю, Шафаревич туда пошел не с легким сердцем; но все же пошел, счел, так сказать, долгом. Со стороны Сахарова такой шаг даже умозрительно непредставим. А *почему*?

5. "Стихотворения 31-го года" - это, разумеется, прежде всего "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина" и, быть может, также "Перед гробницею святой" ("...Сей остальной из стаи славной екатериниских орлов"). Тут из-под лика Сахарова начинают проступать черты Смердякова. Действительно, как это можно: "Не вся ль Европа тут была", и при этом "на развалинах пылающей Москвы" московиты не только "не признали наглой воли", но еще и заявляют "Иль нам с Европой спорить ново". Фи, неинтеллигентно, не по-смердяковски.

6. Если кто не знаком с книгами этого полу-филолога/полу-историка: они рисуют русскую историю как восхождение (в борьбе с Царством и, если верно помню, Церковью) к обозначенному идеалу и нашпигованы восхитительными сентенциями в стиле "Во второй половине жизни Пушкин, к сожалению, отошел от революционной борьбы". Революционность - ключевой идеал Эйдельмана, он относит его и к прошлому и к современной жизни. Как Вам перманентный революционер в конце 1980-х гг.? Натан Яковлевич, безусловно, яркий случай революционного ассимиляционизма. Вторая упоминаемая книга, "Императорский безумец", хотя и не принадлежит перу Эйдельмана (ее автор - эстонец Яан Кросс) и до его уровня не дотягивает, тем не менее выдержана во вполне эйдельмановском (хотя для эстонца довольно извинительном) духе отталкивания отталкивания от русской исторической деятельности в соединении с подспудным томлением по "Европам". Неудивительно, что послесловие к русскому ее переводу написал - кто бы вы думали? - Эйдельман. Книга представляет стилизованный под мемуарные записки роман, со всем полагающимся эйдельмановским антуражем: Бенкендорфом, 3-им отделением, Шлиссельбургом, экзальтацией диссидентов (под видом декабристов): ("твой отец - самый честный человек, которого ты когда-либо в жизни видел или сможешь увидеть; если тебе не посчастливится встретить тех людей, которых за декабрьские дела в прошлом году послали добывать руду"), характерным отношением к русской исторической власти ("помни, мой мальчик, сын таких родителей, как твои, никогда не должен домогаться дружбы таких государей как наши") и к перманентной революционностью против нее ("утверждать преимущества Бурбонов в сравнении с Робеспьером можно только в том случае, если счиать эти преимущества заранее разумеющимися"); по мнению главного героя, непременно, "Россия нуждается в гражданах, имеет же слишком много рабов" (Эйдельман: "Тимо Бок - не революционер, но по смелости выступления - ярый революционер"), характерно, что решительно все наблюдения над русской жизнью вызывают у автора не иное настроение, как окуджавовского прозаического стиля ипохондризм (отчего вероятно и выходят "черные силы крепостничества, аракчеевщины - и против них светлые образы первых декабристов", т.е. диссидентов). Любопытно, что Эйдельман подчеривает значимость именно последнего обстоятельства, подспудного ("недомолвка, молчание - важнейшая мелдодия повествования") нагнетания, так сказать, ужасов русского бытия: "читатель постоянно ощущает давление огромных исторических пластов, формально остающихся за страницами книги: русские цари Александр I и Николай I в книге прямо не появляются - и тем сильнее, страшнее их непрерывное противостояние главному герою".

7. Позднее это не чувствие сказалось в реакции Сахарова на события в Иране. Иранская революция, как известно, в немалой степени опиралась на оскорбленные (американизированным шахским режимом) религиозные и национальные чувства иранского населения. Сахарову это как будто невдомек; он именно не за страх, а всем сердцем выступает в истории с заложниками на стороне США, переживая за них и в то же время не находя ни слова для квалификации причин исламского переворота (а ведь штурмовала американское посольство и брала заложников разъяренная народная толпа). "Мир узнал о провале попытки США освободить заложников в Тегеране. Я считаю, что это была мужественная и благородная попытка <...> Успех американской миссии спас бы мир от кошмара. Никто не должен осуждать Соединенные Штаты за неудачу попытки. Никто не должен критиковать президента Картера <...> чьи действия вызывают у меня только уважение." (VII, 226-7; февр. 1980). Речь, понятно, идет не о том, что брать заложников хорошо; а о странной несоразмерности реакции Сахарова на взятие заложников и на побудительные первопричины иранских событий. Сахаров даже считает, что "успех американской миссии был бы в интересах самого иранского народа", а раз миссия не удалась, то "санкции стали неизбежны" (VII, 227).

8. Книгу Рушди по степени кощунственности можно примерно сравнить с фильмом "Последнее искушение Христа". Экстраполируя, можно полагать, что Сахаров счел бы показ этого фильма по телевидению прогрессивным актом свободомыслия, а всех тем недовольных - мракобесами.

9. Конечно, острая, экстремальная специфика еврейской маргинальности делает ситуацию еще более любопытной (я бы сказал, peculiar) и щекотливой; как подмечал Карсавин, еврея-маргинала одинаково обижает и то, когда его называют евреем как и то, когда его евреем не считают. Вероятно с этим обстоятельством как-то связано, что Сахарова счел долгом выступить однажды с заявлением <<В поддержку симпозиума "Еврейская Культура в СССР">> [1976; III, 43], однако тщетно было бы искать в его сборниках следы подобных выступлений в поддержку других национально-культурных движений; особенно же какие-либо признаки сочувствия деятельности ВООПИК (если кто помнит историю этой организации и организованную последующим симпатизатором Сахарова, членом Политбюро и секретарем ЦК КПСС по идеологии А.Н Яковлевым кампанию по борьбе с русским национализмом, в ходе которой, например, председателя АПН уволили за то только, что тот допустил напечатание в одном из журналов фотографий русских церквей).

10. Так и в "Меморандуме": проявляемая Сахаровым этническая чувствительность носит односторонний характер и относится прежде всего к защите этнических маргиналов и группы, являющейся основным их поставщиком: "Разве не позор очередной рецидив антисемитизма в кадровой политике (впрочем в высшей бюрократической элите нашего государства дух мещанского антисемитизма никогда полностью не выветривался после 30-х годов)?" [VI, 33].

11. Вряд ли нужно сомневаться, что образцовым "погромщиком" является, например, Шафаревич. О каких-либо "благородных" конфигурациях, в которых присутствовал бы русский национализм, Сахаров во всех своих сочинениях красноречиво умалчивает.

12. Вопрос об влиянии Боннер на Сахарова я затрагиваю в приложенни но единственно имеющее для нашей темы заключение - именно таково.

13. Или вот, у Сахарова, хотя менее четко: "60-летняя история нашей страны полна ужасного насилия, чудовищных... преступлений" и т.п. [1977; III, 8]

14. И действительно, у Боннер этим корням и оценка есть: "до этого у нашей страны ее не было, мы жили <...> в идиотизме деревенской жизни" [там же].

15. Webster: Lumpen [Lumpenproletariat - degraded section of the proletariat (fr. Lumpen = отбросы, отрепье) + Proletariat]: of or relating to dispossessed and uprooted individuals cut off from the economic and social class with which they might normally be identified. [lumpen proletariat] [lumpen intellectuals]

16. Последний уровень как раз в деятельности Сахарова иногда проявлялся. Так, его заботит что в случае ядерного конфликта "генетические последствия облучения будут угрожать сохранению биологического вида человека и всех других обитателей Земли - животных и растений" [письмо Дреллу; IV, 97]. По отношению к "братьям нашим меньшим" Сахаров как будто высказывает большую симпатию и заботу, чем по отношению к русским.

17. А гуманизм, несомненно, является убеждением, в основаниях противоположным христианству. При более пристальном рассмотрении гуманизм вполне можно считать верой (причем во многих странах это, можно сказать, established church), и не только в смысле наличия подобающей антропологической модели и (пускай ущербной) сотериологии, но и обладающей вообще всем полагающимся набором. У нее есть свои святые, свои фанатики и даже своя инквизиция. Сахаров - преимущественно святой, причем удостоившийся прижизненной канонизации, но некоторыми чертами он примыкает к более темным (и даже изуверским) сторонам гуманизма.

18. См. цитату на эту тему А. Бенуа, которую я прилагаю в отдельном сообщении.

19. И.А. Гундаров, "Почему умирают в России. Духовное неблагополучие как причина демографической катастрофы.", М. 1995 (предисловие В. Покровского, президента РАМН). Автор показывает, что основная часть добавочной смертность в России (а это, в 1990-1994 гг., около 2 млн. избыточно умерших и ок. 4 млн. недорожденных) объясняется как раз не непосредственными экономическими причинами, а факторами психологического свойства (с момента напечатания работы это соотношение могло измениться из-за резкой деградации социальной сферы и, в частности, медицинского обеспечения). Ежегодный прирост смертности в РФ за годы реформ, указывает автор, в пять раз превосходит аналогичный показатель в Германии в годы второй мировой войны.

20. Т.е. с 37 лет; за 10 лет до встречи с Сахаровым. Но вероятнее всего такое отношение к жизни в Советской России у Боннер сложилось гораздо раньше, до ее поездок в Ирак и другие страны. Можно полагать, что оно, будучи столь глубоким, связано вовсе не только с ограничениями политических свобод, как это пытается представить Е.Г., а прежде всего с отталкиванием от русской этнической среды; каковое отталкивание уже окрашивается в политические тона.

21. Которое, правда, уже непонятно насколько - Андрея, а насколько - Елены. Непонятно - для Боннер, а не для остальных, для которых личные и семейные дела Сахарова не могут иметь никакого значения.

22. Достаточно ознакомиться с материалами планировщиков внешней политики США, в особенности документами NSC и PPS, чтобы рассуждения Сахарова насчет централизации действий в этой области, а также его призывы США и Запада к жесткости и твердости могли вызывать только недоумевающую усмешку. Эти документы не только централизованно определяют масштабную координированную политику, с вовлечением как национального (США) промышленного потенциала, так и западного в целом, но и требуют абсолютного превосходства над СССР во всех областях, включая и ядерные вооружения. Они сформулированы исключительно жестко, твердо, масштабно и развернуто; и конечной целью ставят геополитический крах СССР. На их фоне призывы Сахарова выглядят даже не странно, а комично. Какой в них смысл? Сказать, что "и я (мы, диссиденты) с вами, с Западом"? Вполне возможно, что Сахаров (и сахаровцы) не знали об этих документах и их содержании (хотя к середине 70-х они были рассекречены и опубликованы; отчего бы, спрашивается, и не узнать?). Для нашей темы важно, что они просто и НЕ ЧУВСТВОВАЛИ, не сводимой к идеологическому компоненту, цивилизационной и геополитической составляющей противостояния СССР и США. (Которую, например, ощущал Шаламов, считавший что Хрущев сделал два добрых дела - выпустил из лагерей заключенных и устроил Карибский кризис). И это НЕЧУВСТВИЕ, на наш взгляд, является интересным свидетельством о характере этнической самоидентификации Сахарова и сахаровцев.

=================================================

Используемая библиография:

I) А. Сахаров, "Воспоминания", издательство Права Человека, М. 1996, т. 2.

II) "А. Сахаров в борьбе за мир", Посев, [Франкфурт?] 1973

III) А. Сахаров, "Тревога и надежда", издательство "Хроника", Нью-Йорк, 1978

IV) А. Сахаров, "Мир, прогресс, права человека. Статьи и выступления", Л. 1990

V) Е. Боннер, "Постскриптум. Книга о горьковской ссылке.", Editions de la Presse Libre, Paris, 1988

VI) "Меморандум академика Сахарова. Текст, отклики, дискуссия.", Посев, Франкфурт, 1970

VII) "On Sakharov", NY, 1982 (перевод вышедшего в Нью-Йорке годом ранее "Сахаровского сборника")