При всем при том, при всем при том,
Пускай бедны мы с вами,
Богатство — штамп на золотом,
А золотой — мы сами.
Роберт Бернс
1.Потребности и запросы В числе существеннейших недостатков современной экономической науки, рассматриваемой не как прикладной инструмент для решения конкретных задач, а как определенное внутренне цельное мировоззрение придется назвать и исключительное пренебрежение любыми человеческими потребностями, которые невозможно более менее однозначно выразить в деньгах. Собственно уже само слово "потребности" — являющееся ключевым, для обозначения того феномена, на исследовании которого, в конечном счете, и вырастает величественное здание экономической науки, — уже это слово несет в себе некоторой признак излишней материальности. "Потребность" — это желание "потребить", или же "истребить" некую вещь. В этом смысле — идеальной вещью для потребления будет пирожок, который можно пощупать, можно продать или купить, а потом с видимым удовольствием съесть, тем самым, отдалив от себя опасность голодной смерти. Все прочие потребности, в том виде, в каком их обычно рассматривает экономическая наука представляют собой все более и более усложненный и виртуализованный вариант такого пирожка. Ничего не остается уже ни от материальности, ни от насущной необходимости, "вещь" все сложнее становится непосредственно продать или обменять на что-то, но подход к ней экономиста в целом сохраняется. Суть этого похода может быть сведена к следующему, вещь (понятно, что под вещью мы разумеем все же не только нечто материальное, но и, скажем, услугу) удовлетворяющая данную потребность может быть, путем построения цепочки обменных операций быть обменена на любую другую вещь удовлетворяющую любую другую потребность. Такое изобретение человеческого гения как деньги позволяет сократить обменную цепочку до двух звеньев, выливающихся в чеканную формулу товар деньги товар. Любые потребности, не вписывающиеся в эту схему, ибо вещи, служащие для их удовлетворения не могут быть так просто конвертированы, фактически не рассматриваются современной экономической наукой, и не принимаются в расчет даже тогда, когда оказывают самое серьезное и чувствительное влияние на экономическую жизнь общества. Мы далеки от того, чтобы, подобно критикам экономики из лагеря социалистов или консервативных романтиков, обвинять ее в некоем "материализме". Дело не в этом — решение тех задач, которые перед собой ставит экономика (то есть, прежде всего, максимально эффективное использование редких ресурсов для удовлетворения практически безграничных потребностей) потребовало бы самого жесткого и циничного материализма, если бы от оного была бы хоть малая польза. Вопрос совсем в другом — не прибегает ли экономика к чрезмерному упрощению действительности, фактически исключая целый ряд потребностей (мы будем называть их "запросами", дабы создать определенный терминологический барьер), типа нужды в человеческом внимании, стремления к превосходству и власти, желания не преступать определенных этических норм в своих желаниях и действиях и.т.д., из своего анализа или задвигая такой анализ на задворки, в область неясного и нерешенного, а фактически маргинального и считаемого недостойным серьезного ученого произволом и психологизмом. Нельзя сказать, что так было всегда. Экономисты эры классической политэкономии, от меркантилистов или Адама Смита и до Уильяма Сениора и Альфреда Маршалла уделяли анализу потребностей и запросов существенное внимание, отдавая должное и исследуемым нами нематериализуемым запросам. Тому же Сениору принадлежит тонкое наблюдение, касательно могущественного влияния, оказываемого на людей запросами: "Сколь бы ни было велико стремление человека к разнообразию, оно не выдерживает сравнения с его жаждой привлечь к себе внимание, с чувством, которое — если учесть, что оно обуревает всех людей во все времена, что оно приходит к нам уже в колыбели и не покидает нас до могилы, — можно объявить самой могущественной из человеческих страстей…". Однако постепенно, прежде всего под влиянием социализма, сперва демагогически произвольно сведшего сущность экономического вопроса к вопросу выживания (хотя ни для одной из стран, охваченных социалистическим движением всерьез вопрос выживания перед рабочим классом не стоял), а затем, создавая свою плановую экономику, сформулировавшего ее суть как "учет и распределение" (очевидно — что учесть и распределить можно только более менее материальные вещи), исследование запросов было вытеснено на периферию экономической мысли. Экономическая мысль запада пошла по пути как бы оправданий перед социализмом, доказывая, что капитализм лучше плановой экономии справляется с поставленными целями, производит больше, лучше, быстрее, распределяя более эффективно, предлагая более разнообразный ассортимент товаров и услуг. Действительно, впечатляющие успехи экономического роста позволяли не говорить много о структуре потребностей и запросов, либо предполагать, что они более менее естественны и одинаковы везде и всегда. Совсем по другому приходится взглянуть на ту же тему сейчас в тех странах, которые не являются членами западного "Общества потребления", совпадающего с клубом стран, через которые проходит практически уже замкнутый кругооборот финансовых капиталов. Эти страны, несмотря на некоторый уровень своего развития не могущий быть названным низким, не могут всерьез рассчитывать быть принятыми в "клуб", стыдливо именуемый "международным разделением труда", иначе кроме как на колониальных ролях (структура клуба такова, что любое его расширение грозит крахом всей системе циркуляции финансовых потоков, и скорее требуется некоторое сужение круга членов). Очевидно, что классические рецепты экономического либерализма к этим странам не приложимы — им попросту не предоставлено шансов занять хоть сколько-нибудь достойное место в уже существующем экономическом концерте. Без этого невозможно и получение достаточных средств для создания классического Общества потребления, поддерживающего, по большому счету, само себя. Поэтому экономическая мысль, в странах второго мира (так мы назвали бы не бывшие социалистические страны, а любые развитые страны, не являющиеся по тем или иным причинам членами международного экономического концерта) неизбежно должна обратиться к поиску других конструктивных экономических решений, нахождение которых вполне возможно в пределах уже имеющегося инструментария экономической науки, однако затруднены в текущей ее парадигме совершенно определенным выбором объектов первостепенного внимания и предпочтений. Исследование запросов и использование самого фактора запросов, для решения тех или иных экономических проблем, являлось бы одним из наиболее перспективных путей экономического поиска. 2. Полезность и удовольствие Влияние, оказываемое запросами на экономическую жизнь огромно. Достаточно указать, что они самым непосредственным и вряд ли кому-нибудь незаметным образом влияют на потребности. В нашем климате каждый человек вынужден одеваться, одеваться достаточно тепло зимой, достаточно уютно в остальные времена года, с тем, чтобы предохранить себя от простуды, обморожений, переутомления и прочих неприятностей, могущих произойти с температурно-незащищенным человеческим телом. Однако никакая, связанная с жизненной необходимостью ситуация не вынуждает нас одевать куртки от "Хьюго Босса" или пытаться носить джинсы от "Версаче". Возникновение у нас потребности не на одежду, а на модную одежду связано с описанным выше стремлением к привлечению к себе общего внимания и им только оправдано. В этом смысле, такое классическое явление, как модная одежда необходимо признать именно запросом, а не потребностью (в нашей терминологии), так как нашей целью является не сама одежда, а связанное с нею общественное внимание, которое не может никаким образом быть непосредственно измерено в деньгах (можно, конечно, измерить внимание в средствах затраченных на его достижение, но это то же самое, что измерять боеспособность армии военным бюджетом — какие бы деньги затрачены не были — солдаты могут попросту не уметь воевать). Однако влияние таких запросов на потребности огромно, если не сказать решающе. Наверное, две трети потребностей человека сформированы именно запросами. Далее, огромно влияние запросов и на производительность человеческого труда. Прежде всего, речь идет о таких вещах, как сознание необходимости и полезности своего труда, важности его для нас самих и для тех, кто нас окружает, осознании своего статуса, если угодно своей уникальности в том или ином деле, наконец — осознание самой своей способности что-то сделать, своего умения. Довольно очевидно, что все эти факторы, сколь бы расплывчатыми они не казались сторонникам предельной ясности и простоты всех понятий, оказывают огромное, хотя и трудноизмеримое влияние на трудовую деятельность. Порукой тому — все более и более совершенные формы, которые принимают технологии "человеческих отношений" в том же западном бизнесе (мы уж не упоминаем здесь о бизнесе восточном, прежде всего японском и китайском, полностью строящемся на фундаменте этической мотивации к труду). Однако было бы ошибкой сводить дело только к чисто утилитарной полезности этих запросов. Утилитарны они для материального производства, но для самого человека, который, при любом взгляде на экономику, все-таки остается ее целью, они не утилитарны, но конечны. Осознание собственного профессионализма, например, ценно для человека не только тогда, когда он работает по специальности, но и тогда, когда он отдыхает или занят другим делом. То же и с большинством других запросов того же класса. Наконец, существует множество запросов, удовлетворение которых делает возможным саму общественную и, в частности, экономическую жизнь. Очевидно, что, например, социальное недовольство создает крайне неблагоприятные условия для осуществления экономической деятельности в любой стране. Будучи же выражено легальным (например, голосованием за экономически безответственные политические силы) или, что еще хуже, нелегальным (например, бунтом) путем, это недовольство создает последствия для экономики попросту катастрофические. С ругой стороны, например, осознание людьми себя, как участников политического процесса, граждан влиятельного государства, членов той или иной корпорации, создает у них дополнительные запросы, плавно переливающиеся и в дополнительные потребности (являющиеся не только моральной, но и материальной силой). Достаточно, например, приложить основательные усилия, к разрушению у граждан России самосознания как граждан достаточно развитой "великой державы", указать им на то, что их место не во "втором" (мечтающем стать "первым"), а в "третьем" мире, как это даст самый неожиданный результат в виде экономического и социального краха, фактического прекращения существования страны в качестве единого государства и прекращения функционирования экономической системы. Люди желают читать газеты, смотреть новости по телевидению, давать высшее образование своим детям, ездить при случае заграницу, читать книги… Парадоксально, но факт — несмотря даже на кризис российский книжный рынок перенасыщен, но никоим образом не страдает от "перепроизводства" и по прежнему возможно безбедное существование издательств печатающих книги по истории или даже философии (трудно найти страну в мире, где бы "Логика" Гегеля лежала в киосках метро и находила бы покупателя). Очевидно, что за этим стоит целая система запросов формирующих потребности, запросов характерных для жителя развитой страны, но никак не "страны третьего мира". Трудно даже в полной мере оценить сколь сильным будет коллапс потребительского рынка, если эта система исчезнет. И потому любые призывы к отказу от "великодержавного" мышления фактически равносильны экономической угрозе и должны быть решительно отвергнуты даже в том случае, если продиктованы не злонамеренностью, а недостаточно гибким экономическим мышлением (искренне полагающим, что экономика должна быть "экономной"). Подчеркнем еще раз, то, что мы указываем на "утилитарную" полезность удовлетворения тех или иных запросов и увязываем их с возникновением тех или иных потребностей, ни коим образом не свидетельствует, что удовлетворение запросов не важно само по себе. Наша речь тут скорее приспособляется к узкоутилитарному подходу, внушенному нашим читателям "экономистами" от политики и журналистики в последнее десятилетие. Фактический отказ социалистической и либеральной мысли от анализа запросов и от учета их в исследовании экономических процессов, подчеркнем еще раз, на наш взгляд является принципиально ошибочным. Невозможность математического исчисления значительной части стимулов и компенсаций в Валовом Национальном Продукте еще не означает, что их там действительно нет. Политэкономия прошлого знала термин, который позволял бы свести потребности и запросы на одном поле, и мы, даже рискуя быть отчасти неправильно понятыми, позволим себе его ввести — это удовольствие. Термин этот не носит в нашем словоупотреблении специфически гедонистического оттенка. Совсем не все, что может быть названо "удовольствием" экономистом покажется таковым его читателю. Но если читатель поймет, что и построенная дорога, и запущенный спутник и смазочное масло для станка есть тоже удовольствия, то он будет гарантирован от недопонимания. 3. Необходимое и достаточное Итак, экономика последнего столетия рассматривает удовлетворенные и неудовлетворенные потребности, исчисляет их в деньгах, дает рецепты, которые позволят максимум этих потребностей удовлетворить, однако практически не занимается запросами, в результате, тот объем, если позволительно так выразиться — "валовый продукт" удовольствий, который предстает из экономической статистики, представляется наблюдателю на несколько порядков меньшим, нежели тот, который был получен в действительности. Им можно было бы пренебречь, если бы Не-Исчислимость запросов означала бы полную их необмениваемость и они представляли собой замкнутую сферу морального поведения, противоположную экономической сфере. Но это не так. Удовольствия от удовлетворения запросов не могут быть прямо обменены на деньги, но из этого никак не следует, что между ними и между ними и удовольствиями от удовлетворения потребностей отсутствует взаимозаменяемость. Итальянский владелец ресторана, закрывая его на сиесту, обменивает возможную выручку на удовольствие от досуга, багдадский сапожник, совершая намаз, упускает возможность прибить еще один каблук, русский купец, прерывая труды на страстной, отказывается от прибыли на это время, а японский рабочий, отказываясь от отпуска, считает свой выбор в пользу труда чем-то крайне значимым. Все они совершают именно экономический выбор, оказывая предпочтение тем или иным своим запросам перед теми или иными своими потребностями, и наоборот. Таким образом, взаимообмен между этими сферами налицо, а значит его недостаточный учет в экономических выкладках есть огромная ошибка, особенно для тех обществ, в которых экономические закономерности не носят характера почти принудительного гражданского закона, как это обстоит на Западе. К той сфере, в которой обмен между вышеназванными видами удовольствий возможен и необходим, относится большая часть совокупного человеческого потребления. Сравнительно небольшое количество потребностей человека можно отнести к разряду "насущных жизненных потребностей", обеспечивающих его выживание, выживание его иждивенцев и его трудоспособность. Практически все они поддаются математическому исчислению: количество калорий на человека, необходимый минимум жилплощади, необходимая одежда, возможность отдыха (без уточнения способа ее реализации) — вот практически все, что нам действительно "надо" от жизни. Этим и ограничивается обеспечение существования и работоспособности. В принципе, возможно и существование при неполном удовлетворении одной или даже нескольких потребностей, однако строить экономические расчеты на допущении такой возможности — в сущности аморально, ибо это означало бы присвоение никем не предоставленного нам права распоряжаться жизнью и здоровьем других людей. Поэтому, скажем, теория "лагерной экономики" или недоедания части общества для благоденствия оставшейся, может найти себе место в построениях различных людоедских систем, но всякому не чуждому морали человеку она будет казаться отвратительной и общественно опасной. Но так просто дело обстоит с первым, нижним этажом структуры человеческих потребностей и запросов, мы бы его назвали даже и не этажом, а скорее подвальчиком. Над ним возвышаются величественные хоромы потребностей основанных на запросах и самих запросов. Английский экономист прошлого Стюарт предложил различать их как "политические" потребности, в отличие от "физиологических", обеспечивающих выживание и трудоспособность. Море этих потребностей и запросов неисчерпаемо, но, что характерно, практически все они являются социально значимыми, то есть отнесенными не к индивиду, но к гражданину в греко-римском значении этого слова, то есть члену общества, "полиса" (откуда и термин "политические") или "цивитас". Лишь крайне незначительное число этих потребностей не зависит от человеческого общения (например пристрастие к табаку, как физиологическое явление) да и то они считаются скорее "вредными привычками", нежели чем-то действительно чем-то значительным и достойным уважения. Потребности этого этажа действительно значительны, то есть обретают свой смысл только при взаимодействии и сотрудничестве с другими людьми. Таковы и потребность в знаниях, и религиозные и эстетические запросы, таковы мода и обычай (у многих народов не менее властно чем мода требующий определенного поведения и владения определенными вещами, например оружием), такова, вне всякого сомнения, огромная сфера нравственных мотиваций, а с другой стороны — мотиваций безнравственных, типа зависти, властолюбия, сребролюбия, памятозлобия и мшелоимства. Очевидно, что имея происхождение общественное, большинство этих запросов и потребностей обществом и диктуется. Мало того, в обществе существует, если будет позволительно так выразиться, обменный курс доставляемых удовлетворением такого типа запросов и потребностей удовольствий. Этот курс практически не формализуем математически, но интуитивно ощущаем почти всеми индивидами. Скажем понятно, что абсолютное большинство наших родителей способно пожертвовать достаточно многим в своем потреблении (статусными предметами, типа драгоценностей, автомобилей, некоторыми развлечениями…) для того, чтобы "дать ребенку образование". Для многих стран такое самопожертвование не является очевидным или вовсе отсутствует — либо не столь высок как в России престиж высшего образования, либо же оно полностью считается личным делом самих отпрысков, зато обладание статусными предметами или связями есть нечто важное. Короче, эта глава из курса экономики нам всем прекрасно знакома из "энциклопедии русской жизни": Служив отлично-благородно, долгами жил его отец, давал три бала ежегодно и промотался наконец… Выбор в пользу "Адама Смита" сделанный Онегиным младшим, не надо обманываться, был не столько рациональным, сколько ценностным выбором, выбором в пользу "экономии", а не поддержания статуса, связей и определенного общественного престижа. 4. Возможности и опасения… Наверное, догадливый читатель понял уже, к чему клонится наше длинное теоретическое вступление к совсем небольшим практическим соображениям. "Основной вопрос экономики" сводится к тому, чтобы при помощи ограниченного количества ресурсов постараться удовлетворить максимум потребностей, использовав имеющиеся ресурсы максимально эффективно. Понятно, что для субъекта экономической жизни это означает построение определенной иерархии своих потребностей и запросов, и акцент на удовлетворении более важных и существенных, при пренебрежении менее важными. Наконец, очевидно, что при всем несовпадении потребностей отдельных индивидов, существует их весомая общность, выстраиваемая как снизу (ибо потребности для выживания у всех приблизительно одинаковы, хотя их унифицированность преувеличивать тоже не следует), так и сверху, через формирование некоего стандарта потребностей и запросов для представителей определенной группы, корпорации или культуры. Из всего этого следует несколько принципиально важных для экономической политики конструктивных решений. Прежде всего, эти решения необходимы для тех обществ, экономическое могущество которых не позволяет создать "потребительское общество". 1. Экономика должна удовлетворять все непосредственные жизненные потребности человека, то есть обеспечивать его выживание и трудоспособность. Для решения этой задачи, от общества требуются усилия сравнительно небольшие — абсолютное большинство способно самостоятельно обеспечить свое выживание, а обязанность общества через усилия правительства, или каким-либо иным способом (например, через создание сети эффективной частной или общественной социальной помощи) обеспечить такое выживание старикам, сиротам и другим малозащищенным группам, не ставится под сомнение даже самыми крайними защитниками свободы экономической деятельности, ультралиберализма и.т.д. 2. В отношении остальных потребностей и запросов, так сказать "второго этажа" общество может осознанно взять на себя функцию, которую оно выполняет и без того, но выполняет неосознанно или полуосознанно, а именно — функцию формирования иерархии потребностей и запросов, создания "моды" на удовлетворение запросов одного рода и превращения других запросов в непрестижные и незначимые. Собственно, вновь даже самые крайние защитники свободы выбора индивида не могут отрицать того факта, что влияние общества на спрос индивида огромно, точнее попросту является решающим. Самому отъявленному фанатику свободной торговли приходится признавать факт существования рекламы, моды, этических систем, примера и других факторов, которые ограничивают свободу мифического "голого потребителя на абсолютном рынке" самым существенным образом. Причем говорить о том, что воздействие, например, рекламы на свободу потребителя нейтрализуется рекламой конкурирующей нельзя признать убедительным — чаще всего экономический субъект отнюдь не полно осведомлен о ситуации на рынке и видит рекламу одного, максимум — двух-трех конкурирующих продуктов. Поэтому считать, что спонтанное воздействие на человека менее ограничивает его свободу, чем воздействие целенаправленное — это примерно то же самое, что полагать спуск с крутой горки с закрытыми глазами и отпущенным рулем менее опасным, чем спокойное управление своим транспортным средством…. 3. Очевидно, что кризисному обществу, испытывающему явную экономическую недостачу имеет смысл поощрять запросы, а не потребности (в отличие от Общества потребления, которое, для поддержания своей стабильности, нуждается как раз в стимуляции потребностей и в стремительном превращении запросов в потребности прежде всего материального характера) и стремиться всюду где это возможно и не ведет к существенному утяжелению жизни людей, создавать предпочтение для запросов "идеальных" перед запросами, требующими материального, а чаще всего денежного удовлетворения. Это ни в коем случае не означает насильственного "отнятия" тех или иных благ, или же начала жесткой пропаганды против "мещанского канареечного быта" — кто представляет себе что-либо подобное попросту переносит худшее из опыта известного ему тоталитарного государства, вообще на всякое общество и на любую политику, что есть недопустимая узость мышления. Однако это означает использование факта экономического единства потребностей и запросов и взаимозаменяемости получаемых от их удовлетворения удовольствий. Тот, кто говорит, что при наличии, разнообразных общественных и спортивных мероприятий видеомагнитофоны, например, не нужны — говорит очевидную нелепость, но тот, кто в противоположность ему стал бы настаивать на том, что участие в разного рода спортивных мероприятиях не сможет заменить для большого числа наших соотечественников сидения перед этими видеомагнитофонами — попросту выдавал бы свою личную систему ценностей за универсальный закон, то есть проявлял бы странный тоталитаризм мышления. 4.Понятно, чем такой подход к делу отличается от столь часто предлагающихся в последнее время административных утопий об ограничении потребления. Прежде всего, — этот подход является чисто экономическим. Его отличие от более привычных рекомендаций состоит главным образом в принятии во внимание той сферы экономики — сферы запросов, которая обычно игнорируется. Включение в картину экономической жизни оборота запросов позволяет более гибко использовать все имеющиеся у рассматриваемого общества ресурсы, а не только их часть. Их взаимообмениваемость, несводимая к одному лишь денежному обороту, позволяет обществу с ограниченными денежными ресурсами использовать больший процент этих ресурсов на развитие, заменяя там где это возможно, денежные выплаты или инвестиции или (что более перспективно) некоторую их часть, удовлетворением запросов иным путем. Дать кому-то одну вещь вместо другой, вещь столь же полезную и интересную, а иногда и более желанную — это совсем не то же самое, что попросту отнять и поделить. Государство (если предположить, что именно оно возьмет на себя функцию по производству и распределению тех или иных удовольствий, удовлетворяющих запросы, что совершенно не обязательно) здесь выступает не в роли жестокого надсмотрщика, а скорее в роли ловкого и достаточно изворотливого коммивояжера, умеющего, иной раз с небывалой ловкостью, уговорить Вас приобрести товар, о котором, за минуту до того, Вы и не думали, или думали довольно смутно. При серьезном подходе к делу тут возможно довольно многое. Создание весьма многочисленных уровней общественного престижа типа почетного гражданства, почетных неоплачиваемых общественных должностей, возможно, даже, личного дворянства. Возрождение общественного статуса научных работников, военных, восприятия государственного чиновника не как взяточника и самодура, а как человека действительно важного в обществе (понятно, что для этого потребуются значительные усилия по реформе управленческой системы, но они потребуются в любом случае и принесут, при любых затратах, только благо). Вполне возможен и еще целы ряд мер, типа реформы системы образования в многоуровневую структуру, при которой учащиеся стоящие на разных ступенях этой структуры будут пользоваться немного разным статусом в обществе — сегодняшний студент почти не ощущает себя студентом, в смысле общественном, студент университета не имеет особых оснований для своеобразной сословной гордости, ибо ныне возможны стилистические новизны, типа "Электротехнического университета", или "швейного колледжа" (Может быть кто-то и не увидит в этом ничего плохого, но вряд ли хоть кто-нибудь усмотрит в этом что-то хорошее). Любая, не искаженная до конца циничным псевдоутилитаризмом фантазия подскажет просвещенным читателям сотни возможных способов удовлетворения тучи человеческих запросов, удовлетворения повышающего и моральный тонус человека и его производительность и ответственность, а с другой — оберегающего его от явно нерациональных расходов. Отказ от первоочередного удовлетворения тех или иных потребностей уже не будет восприниматься многими (не побоюсь сказать — большинством) как несправедливое лишение, но как сознательное этическое или хотя бы гедонистическое предпочтение одних запросов — другим. "Не в богатстве счастье", — эта пословица воспринимается многими с иронией, а некоторыми особо бдительными, как прямая угроза их кошельку. Однако каждому из нас приходится сталкиваться с ситуациями когда наше богатство не значит вообще ничего. Еще чаще с ситуациями, когда богатства для счастья маловато. Вспомнив это, мы вынуждены будем признать. Богатство не всегда равнозначно счастью, в том числе и "счастью" в экономическом смысле. Равно как и бедность, не будучи сама по себе счастьем или благом, не может быть признана и несчастьем. Нынешний капитализм и процветание Запада начинали не купающиеся в деньгах банкиры-ростовщики и не сорящие дукатами и флоринами гуляки. Богатство Запада начиналось с небогатых, бедных, иной раз почти нищих, плотников, торговцев, земледельцев…Хотя трудно признать нищим и паупером человека, который, удовлетворив свои насущные жизненные потребности, предпочитает своим избыточным потребностям свои "политические" и нравственные запросы. Возможно, кому-то выводы этой пространной статьи покажутся слишком тривиальными, а ее рекомендации слишком общими (хотя, дай мы сейчас больше частных рекомендаций, скажем, в области разрешения пенсионного вопроса — весь разговор потонул бы в их обсуждении — критиковать частности горазд всякий неленивый), но существуют тривиальные истины, которые необходимо иногда вспоминать. Водораздел между людьми, между благом и злом не проходит по линии богатства и бедности. Нет сомнения, что для большинства из нас честное богатство лучший удел, чем честная бедность. Однако, честная бедность, покажется человеку, не совсем еще подрастерявшему жизненные ориентиры много лучше и бедности нечестной и нечестного богатства. Богатство — штамп на золотом, а золото мы сами.
Ответы и комментарии: