[Форум Rossia.org] [Ответы и комментарии] [Написать ответ]
Отправлено
Уч 05:12:20 25/12/1999
в ответ на:
Очень интересная статья по современной культуре в поселеднем "Эксперте", отправлено
Роман Вишневский 10:43:56 24/12/1999:
Безразличие как принцип существования Заметки о современной культуре Михаил Ямпольский Мало у кого возникают сомнения в том, что сегодняшнее искусство находится в состоянии кризиса. Различия в основном касаются оценок глубины этого кризиса. Некоторые считают, что эпоха живописи миновала. К живописи добавляют поэзию, романы, а иногда и беллетристику вообще. Кое-кто из числа более радикальных считает, что и эпоха кино в прошлом. Нет нужды называть многочисленные признаки кризиса, главным из которых является, конечно, резкое падение зрительского или читательского интереса, выражающееся в общем ощущении, что стоящих художников (поэтов, романистов, кинематографистов и даже композиторов) почти нет, а тратить время на чтение или посещение выставок нет нужды. Я, конечно, не говорю о чистых развлечениях вроде детективных романов или коммерческих голливудских фильмов. Действительно, нормального человека охватывает зевота от большей части современных произведений живописи и большей части сегодняшней серьезной литературы. Я лично не могу похвастаться тем, что в состоянии читать романы моих современников. Я, впрочем, не одинок. То же самое можно сказать о многих моих коллегах-филологах. Что же говорить о менее закаленных читателях. Я слышал, например, восторженные отзывы о критике Андрее Немзере, что он (литературный критик!) в состоянии одолеть кучу нынешних романов и едва ли не единственный в его цеху читал все "Колесо" Солженицына. Это попросту значит, что чтение нынешней "серьезной" литературы становится мучительным подвигом. В чем тут дело? Что произошло с искусством? Какая болезнь на него напала? Дело вкуса Все началось, вероятно, во второй половине XVII века, когда, по мнению итальянского философа Джиорджо Агамбена, появилось то, что называется "хорошим вкусом". Иначе говоря, именно с этого времени возникает особое, специализированное "суждение вкуса", которое становится привилегией особой категории утонченных ценителей. В XVIII веке это явление выливается в целое направление в философствовании эстетике, или философии искусства. Что означает это новое явление? Прежде всего то, что искусство начинает отделяться от тех сфер, в которых оно существовало прежде (религии, политики, быта), и приобретает самостоятельную ценность, ценность настолько высокую, что появляется целая группа профессионалов, которые зарабатывают на жизнь, изучая искусство и высказывая о нем суждения. Автономизация искусства от других сфер жизни получает теоретическое обоснование в самом, вероятно, влиятельном европейском эстетическом трактате "Критика способности суждения" (1790) Канта. Кант писал об эстетическом суждении как о совершенно незаинтересованном суждении вкуса. При этом "незаинтересованность" понималась им как безразличие по отношению к существованию предмета: "Но когда ставится вопрос, прекрасно ли нечто, хотят знать не то, важно ли или могло ли быть важным для нас или для кого-нибудь другого существование вещи, а то, как мы судим о ней, просто рассматривая ее (созерцая ее или рефлектируя о ней)... Хотят только знать, сопутствует ли во мне представлению о предмете удовольствие, как бы я ни был равнодушен к существованию предмета этого представления". Равнодушие к существованию предмета становится у Канта не просто побочным продуктом эстетического отношения, оно является необходимым условием эстетики. Кант отметает как неэстетические любые примеси заинтересованности к суждению вкуса. Например, когда речь идет об эстетической оценке прекрасного дворца, он указывает, что суждения типа руссоистского порицания вельмож, "которые не жалеют народного пота на такие вещи", не имеют никакого отношения к эстетике. Кантовское отношение к прекрасному явилось квинтэссенцией тенденции, возникшей до него и развивавшейся после него. Все мы помним, какую издевательскую реакцию вызывал у нас "Что делать?" Чернышевского именно потому, что вместо незаинтересованности прекрасного он предлагал нам рецепты преобразования общества и воспитания революционеров. То же самое относится и к социальным полотнам передвижников, чей народный успех был связан как раз с их внеэстетическим компонентом. Возникновение эстетики и тирания "суждений вкуса" привели к тому, что наряду с "подлинным" искусством именно на рубеже XVII и XVIII веков возникло странное образование популярная индустрия развлечений: мелодрамы, дешевое чтиво, живопись кича и т. д. Это "низкое" искусство впитало все то, что относилось к сфере интереса. Если предполагалось, что в "высоком" искусстве женское тело, даже обнаженное, не может вызывать вожделения, но является объектом незаинтересованного созерцания (типа: какая красивая тут линия бедер...), то в "низком" искусстве расцветала порнография, то есть именно культивирование желания, вполне плотского интереса. Область заинтересованности стала относиться к сфере вульгарного, массового искусства плохого вкуса, конечно, не отделенного от "высокого" искусства какой-то "высокой" стеной. Но, как заметил уже упомянутый мной Агамбен,"если человек вкуса на минуту задумается о себе самом, он непременно заметит, что он не только стал равнодушен к произведениям искусства, но он заметит и то, что по мере того, как вкус его становится все чище и чище, его душа начинает спонтанно тянуться ко всему тому, что хороший вкус может лишь осудить, как если бы хороший вкус имел в себе тенденцию извращаться в свою противоположность". Действительно, любовь к "низким" развлечениям характерна для наиболее изощренных эстетов. Александр Блок наслаждался ярмарочными балаганами или глупейшими фильмами десятых годов. Но нет нужды вспоминать всуе Блока, когда примеров тому сотни. Я помню в мою бытность в Институте киноискусства регулярные просмотры индийских мелодрам или пырьевских комедий, которые устраивала для "высшего" наслаждения Майя Иосифовна Туровская, несомненно, один из самых утонченных ценителей "прекрасного" в нашем заведении. Речь идет о том, что может быть с полным правом названо "перверсией хорошего вкуса". Без интереса Это разделение на заинтересованное и незаинтересованное имело драматические последствия для европейского искусства в целом, создавая две раздельные сферы заинтересованной вульгарности и безразличной утонченности. Наиболее живыми явлениями в искусстве оказались гибриды, которым удалось привить вульгарное к эстетическому. У нас к числу таких удач можно отнести, например, поэзию Тимура Кибирова с ее обильным цитированием низких жанров или инсталляции Ильи Кабакова с их театрализованным вторжением низкого быта в высокий концептуализм. В целом же мы наблюдаем окончательную дегенерацию высокого искусства в никому не интересное экспериментирование и окончательную дегенерацию популярного искусства в низкопробный аттракцион. Особенно показательна здесь эволюция живописи, в которой изгнание кантовского интереса постепенно приняло форму изгнания фигуративности, то есть всякого предмета, на который может быть направлен интерес. Отсюда непроходимая тоска большинства абстрактных картин или концептуальных проектов. В живописи особенно очевидно, до какой степени гипертрофирован сегодня принцип безразличия. Предполагается, что зрителю должны быть интересны парадоксы самой репрезентации или пространственных форм и цвета, в которые эта саморепрезентация облечена. В поэзии предполагается интерес читателя исключительно к самопроявлениям поэтического языка и т. д. Без оснований Судьба искусства в России подтверждает сказанное. В последнее десятилетие серьезные литература и искусство, занимавшие столь важное место в жизни общества, буквально провалились в небытие, зато неизвестно откуда выползли и размножились продукты массовой культуры. Огромная популярность "серьезной" культуры в советские времена была связана с тем, что искусство в СССР никогда не было свободно от примеси внеэстетического. На первое место здесь всегда выходили политические намеки, подспудная критика режима и прочая нехудожественная материя. Зато, когда после конца коммунизма публицистические штучки переместились из искусства в журналистику и искусство наконец смогло относительно освободиться от внеэстетического, произошел полный обвал интереса к нему. Сказанное не следует, впрочем, понимать так, что современное искусство вообще никак не связано с жизнью, политикой или философией. Речь просто идет о том, что не эти жизненные, философские или политические компоненты сегодня важны в искусстве. Тот, кого интересуют политика или философия, не будет искать их в романе, как это было в XIX веке или в советские времена. Искусству остается только эстетическое, и тут начинаются серьезные коллизии. До сих пор никому, в том числе и Канту, не удалось до конца обосновать необходимость эстетического как чисто автономной сферы. Все разговоры о том, что искусство развивает, приобщает, возвышает и т. д., уже никого не убеждают. Главная проблема искусства сегодня в том, что никто не может обосновать необходимость его существования. Находясь вне сферы интересов, искусство вообще оказывается объектом, не поддающимся обоснованию. Мне приходилось провокационно спрашивать у своих друзей-художников, зачем нужно то, что они делают. Никто не мог дать внятного ответа, отделывались в основном шутками. То же самое происходит и в университетах, где преподаватели сами не знают, почему так важна литература, которую они сами не читают. Этих вопросов не возникает по поводу социологии, экономики, психологии и прочих гуманитарных дисциплин, связанных с "интересом". XIX век решал эту уже возникавшую проблему, помещая ее в контекст нарождавшегося тогда национализма. В эпоху становления государств-наций, особенно лишенных до этого единого государственного устройства (Германия, Италия), культура была превращена в механизм национальной самоидентификации. Гете был символом национального самосознания и в Саксонии, и в Баварии, и в Пруссии. Для России ее великая культура XIX века имела двоякое значение с одной стороны, она позволяла молодой нации преодолеть комплекс "культурной" неполноценности, с другой стороны, она оправдывала имперские амбиции цивилизующей миссией. Именно поэтому Пушкин был "наше все" не только для прекраснодушной интеллигенции, но и для Российской империи, в том числе и в ее социалистическом варианте. Времена изменились, и сегодня механизм национальной самоидентификации все меньше функционирует на основе культуры, а роль государств-наций ослабевает. Именно в этом вакууме обоснования и проникают в западные университеты веяния политической корректности, с которыми трудно бороться, потому что они предлагают какое-никакое, а все-таки обоснование для культуры обычно как очага самоидентификации национальных или сексуальных меньшинств. В ситуации, когда "высокая" культура окончательно утрачивает связь с "мыслящей" публикой, а интерес (кантовский) окончательно переходит в предельно агрессивную область массовой культуры, трудно избавиться от тревоги за состояние западной цивилизации. По своему типу европейская цивилизация всегда была продуктивной смесью откровенного прагматизма со свободной, ничем не скованной любознательностью. Культура в конце концов оказалась сегментом этой области чистого любопытства, к которой отчасти принадлежит и "высокая" наука. Впервые за четыре столетия существования европейского любопытства и европейской культуры в целом возникает вопрос об оправданности их оснований. Должен признаться, что я не вижу выхода из обостряющегося кризиса. Может ли случиться так, что серьезная европейская культура постепенно отомрет или перейдет на паек государственных или филантропических дотаций и будет поддерживаться только из сознания вялой необходимости не дать ей окончательно усохнуть? По-моему, этот вариант вполне возможен, и даже более того едва ли отвратим. © Эксперт, #48 (211) от 20 декабря 1999
Ответы и комментарии: