Напомню утверждение Никиты: «поэтизация уголовщины ВООБЩЕ присуща русскому народу, распространена в разных его слоях, причем с исторически давних времен┘». Четко и недвусмысленно опровергнуть представленное заблуждение довольно трудно. Представьте себе объем работы! Необходимо сначала спуститься вглубь, в исторически давние времена, и затем медленно двигаться по направлению к нашему времени. По пути нужно анализировать устойчивые стереотипы, представления всех слоев русского общества. Да еще и цитат желательно подбросить для подтверждения нашей правоты. С другой стороны, и Никите, чтобы доказать правоту своих слов, придется сделать то же самое.
С какого времени следует начать, и какие периоды из русской истории рассмотреть? При традиционном рассмотрении следует оттолкнуться от Киевской Руси. Далее от Московского Царства к Российской Империи, уделив особое внимание периоду конца девятнадцатого — начала двадцатого века. Все — таки революционеры кругом, бомбисты, револьверы. В двадцатом веке для честного подхода надо бы подробнее остановиться на периоде революционном, когда чистая уголовщина становится идеологией. А также советском, в котором выделяются послевоенное время и «застойное». Отдельного рассмотрения явно заслуживает современность. Здесь я с Никитой полностью согласен.
Каковы источники? Былины и иже с ними, пословицы и поговорки, устойчивые выражения, песни, литература (стихи, проза, публицистика) и прочие материалы.
Что собственно следует проанализировать? Отношение к уголовщине, под которой можно понимать не только уголовный мир, мир воров, мошенников, разбойников, но и вообще отношение к преступлению и наказанию.
На что обращать внимание при анализе? Каким представляется уголовник, каков его образ у источника или круг образов, как понимается, применяется символика, каковы сюжетные коллизии.
Пройдем по первому этапу — Киевская Русь. Источники: а) летописи; б) литературные сочинения в прозе; в) былины и духовные стихи; д) пословицы и поговорки.
Пару слов об источниках. Почему можно посмотреть в летописях? Потому что русские летописи это не исключительно хроники. Они часто включают легендарные сюжеты (христианские, библейские), а также местные мифы и предания. Опять же создавались они и выражали точку зрения, прежде всего, верхов общества. Под литературными сочинениями в прозе понимаются разнообразные «Жития ┘ », «Слова ┘ », «Хождения ┘». Справедливости ради следует упомянуть, что существует две точки зрения на авторство русских былин. Первая, традиционная, которой я буду придерживаться, что все это — народное творчество. Согласно второй, автором былин была аристократия (военно-духовный орден и т.д.). (Например, данной точки зрения придерживается А. Елисеев с Национализм.орг). Важно также отметить, что былины можно использовать в качестве источника примерно до начала — середины девятнадцатого века, когда их, наконец, записали, собрали и опубликовали. Для пословиц и поговорок, как правило, непросто определить время их возникновения. Тем не менее, когда имеются разумные толкования происхождения выражений, их следует привести.
Никакой поэтизации уголовщины в летописях нет. Ничего удивительного. Достаточно вспомнить, что летописи велись в монастырях и проникнуты насквозь христианским духом. Например, цитата из «Повести временных лет»: «А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывало, но умыкали девиц у воды». Согласно «Повести временных лет» после принятия христианства князь Владимир начал бояться казнить разбойников — «и умножились разбои». Так ему устами епископов было сказано: «Ты поставлен Богом для наказания злым, а добрым на милость. Следует тебе казнить разбойников, но расследовав». Вот и все, «злые», мол. Примерно та же точка зрения на уголовный мир выражена и в многочисленных произведениях древнерусской литературы. Из «Слова Даниила Заточника: »Девица ведь губит красоту свою прелюбодейством, а муж свое мужество — воровством". Ничего себе поэтизация! Далее по списку источников у нас идут былины и духовные стихи. Вторые нам интересны в меньшей степени, поскольку, например, такой памятник устного народного творчества как «Голубиная книга», была создана на основе трех письменных апокрифов: «Свиток Божественных книг», «Беседа трех святителей», «Вопросы Иоанна Богослова». Сведения и представления о мире, и миропорядке, о космосе, о Вселенной и тоже христианское отношение. Теперь давайте разбираться с былинами.
Первая роль, в которой выступает «уголовщина» в былинах — это противник главного героя, враг. Пример — Соловей-разбойник. Если воспринимать данный образ прямо, без толкования его как мифологическое чудовище из разряда Немейской гидры, то перед нами типичный разбойник и вор, причем из «верхов» общества. (Дочери Соловья-разбойника и князь Владимир называют Илью Муромца одинаково — «мужичищо — деревенщина»). В чем здесь поэтизация? В том, что в финале былины Илья Муромец садится на «добра коня», вывозит Соловья «во чисто поле», да «срубает» голову? Собственно всё народное отношение к Соловью-разбойнику прекрасно показывают последние слова Ильи:
"Тоби полно-тко слезить да отцов матерей,
Тоби полно-тко спущать-то сиротать да малых детушок".
Впрочем, есть тексты, в которых богатырь встречается с просто разбойниками (без «соловьиных» признаков). Былина называется «Три поездки Ильи Муромца». Так и там никакой поэтизации нет. Илья Муромец честно говорит, у «старого взять вам нечего», что ни «золотой казны», ни «злата-серебра», ни «скатна жемчугу» у него нет. Однако неугомонившиеся разбойники поочередно требуют у Ильи то доброго коня, то шубу и, наконец, колчан со стрелами. И разбегаются по кустам, испугавшись, после того, как Илья Муромец каленой стрелой в мелкие щепки разбивает дуб. (Причем просит стрелу лететь «повыше разбойников, не задев ни единого, не старого не малого, не холостого, не женатого»). Позже, устыдившись, разбойники с поклоном приходят и просятся во товарищи. Соответственно, Илья их посылает, назвав «погаными». Какая же поэтизация в том, чтобы «наехать» на седобородого бедняка и обосравшись, разбежаться?
Существует также былина, где главный герой — разбойник. Это — «Аника-воин». Здесь я предлагаю обратить внимание на две вещи. Первое — это происхождение былины. И, второе, собственно ее содержание. Скорее всего, былина об Анике (Онике) воине — это переработанный вариант духовного стиха, в основе которого лежит такой памятник древнерусской литературы как «Прения Живота и Смерти». Но в первоисточнике (книжном) ни Живот, ни Смерть ни принимают человеческих образов, такое олицетворение произошло только в устном народном творчестве. Смерть стала «чудом чудным, дивом дивным» (руки — ноги лошадиные, голова звериная, а туша человеческая), а Живот стал Аникой-воином. Не крестьянином или ремесленником, не купцом или богатырем дружинником, не князем или монахом, а разбойником, который «земли разорял», «Божьи дома на дым пускал», «Божество — иконы на ладон». Есть варианты былины, в которых он занимается тем, что разоряет базары, побивает купцов, бояр и прочих людей. Почему из всех вариантов «очеловечивания» народ выбрал именно вариант, при котором героем становится разбойник? Ответ на вопрос можно найти в тексте былины. Аника — воин демонстрирует в ней полностью неприглядное поведение. Сначала убивает и грабит, хвастается своей непобедимостью, вызывает на поединок Смерть, а потом пугается и жалостливо молит Смерть, чтобы отдалить срок кончины. Но Смерть косит Анику — воина безжалостно, не дает ему ни минуточки отсрочки. Опять никакой поэтизации. Скорее морализаторство.
Наши рассуждения будут неполными, если упустить из вида былины, которые принято считать «бунтовскими». Их две: «Илья Муромец в ссоре с Владимиром» и «Василий Буслаев». Думаю, что содержание текстов хорошо известно, поэтому сосредоточимся на комментариях.
Вроде бы все предельно просто, Илья Муромец, не приглашенный князем Владимиром на честной пир, от обиды натягивает лук и совершает уголовно наказуемые деяния, как — то:
"На церквах-то он вси кресты да повыломал,
Маковки он золочены вси повыстрелял".
Далее он обращается к бедноте, голи кабацкой, мол, берите маковки да дуйте в кабак поесть-попить. И никакого осуждения поступку в тексте не просматривается. Скорее наоборот, симпатии — на стороне Ильи Муромца.
Начнем разбираться подробнее. Прежде всего, следует отметить, что это не первый конфликт Ильи Муромца с Владимиром. Все начинается еще с Соловья — разбойника, когда князь не верит, что Илья ехал дорогой «прямоезжею». Далее будет и посадка в поруб, и отсутствие «наградных» за боевые заслуги. Князь Владимир вообще ценными кадрами разбрасывается от души. Обычно после таких обид Илья Муромец просто уезжает из Киева на «заставу богатырскую». А позже князь Владимир, в очередной раз застигнутый нападением «языцех незнаемых», вынужден просить у Ильи прощения, мириться и обращаться с просьбой «постоять за землю русскую». Но в этой былине Илья Муромец бунтует. Причем буянит, согласитесь, довольно странным образом. Как язычник. Не вскрывает княжескую казну, или казну какого зазевавшегося купца, что было бы логичнее, да и «технически» проще небось. А валит ни в чем не повинные кресты да маковки с церквей. Великолепное объяснение поступка Ильи Муромца я читал у А. Елисеева. ("Орден святорусских богатырей"). Процитирую:
«Казалось бы тут налицо противоречие, однако, вдумчивый наблюдатель, хорошо знакомый с многообразием православно-аскетического служения, легко признает сакральное значение буйства Ильи. Так, митрополит Иоанн вполне обоснованно приписывает ему »юродство во Христе", выделяя следующий факт — «бунт» Ильи вызван некоторым равнодушием киевской элиты к богатырскому служению. Воин-юродивый Илья не борется против Православия, он выступает против теплохладности, часто проявляющейся (в определённой мере) даже у самых достойных людей".
Припоминая историю христианства на Руси, можно сказать, что иной юродивый еще и не такое мог сотворить. Так что, если уж и есть поэтизация в этой былине, то это поэтизация «юродства во Христе», а никак не уголовщины.
С былиной «Василий Буслаев» все и проще, и сложнее. Сложнее, например, потому что образ Васьки Буслаева был чрезвычайно дорог нашей интеллигенции. А.М. Горький считал этот образ «самым значительным художественным обобщением в нашем фольклоре». А В.Г. Белинский писал, что Васька Буслаев «разрывает, подобно паутине, слабую ткань общественной морали». Проще потому, что внимательно просмотрев еще раз тексты ("Василий Буслаев и мужики новгородские", «Василий Буслаев молиться ездил»), я не заметил, честно говоря, чего он там разрывает.
Все былины Новгородского цикла резко отличаются отсутствием героических черт, а также большим количеством достоверных бытовых деталей. Известно, что российские историки прошедших времен использовали былины для воссоздания картины жизни Великого Новгорода. Да и ныне отмечается, что в этом смысле образ Васьки Буслаева довольно типичен для новгородской жизни. С семи лет пошел учиться читать и писать. Выучился, стал петь и пить. Здесь тоже ничего необычного, с пороком пьянства в Новгородской земле церковь боролась упорно. До нашего времени дошли наставления церковных иерархов пастве и священникам. Мать его — вдова, рос сиротой. В таких условиях ничего необычного в том, что Василий попал в дурную компанию. «Со пьяницы, безумницы» стал Василий безобразничать, прохожих обижать. Тем более, что стал первым певцом в Новгороде. Понятно, водка, девочки, марафет. Проверенный путь золотой молодежи. (Мать его — вдова дворянская, а обижает он хоть и богатых, но посадских мужиков). Новгородские мужики обиделись, и нажаловались матери. Та взгрела сына как следует, «журба» ему не понравилась. Однако, видимо, ему пришлось бросить петь и делом заняться. Каким? А каким занимался Новгород? Торговлей, ясен перец. В одиночку тогда не торговали. Потому написал Васька Буслаев объявление о приеме на работу и собрал «дружинушку хоробрую». Набирал мордобоем, так ведь не для танцев. Ну, а дальше, на братчинах (это пьянки такие вскладчину) полез разбирать драку, да получил в ухо. Подчеркивается, что напавший на него поступил не по правилам. Заорал Васька, мол, наших бьют. Дружинушка подскочила и пошла метелить окружающих. А поскольку дружина у него была из отборных головорезов, то смог он побиться об заклад, что вызовет на бой, и побьет весь Новгород. Здесь все — таки надо понимать аллегорически. Летописи говорят, что дрались в Новгороде часто, и на мосту через Волхов. Вряд ли был тот мост очень широким, потому можно предположить, что небольшой отряд в тридцать кулачных бойцов действительно мог «продержаться» длительное время. Вот и всё, победил, выиграл спор. Взял деньги с мужиков и помирился с ними. Во второй былине Василий от лихости своей въезжает головой в камень и отправляется на тот свет. Причем симпатии автора явно на стороне Рока (в лице камня). Типа, довыкобенивался. Однако, прикол в том, что даже в первой былине ничего уголовного Васька не совершает. Вернее подчеркивается, что поперва, когда он по молодости и пьяни начал безобразничать и обижать прохожих: руки ломать, ноги, то мать его журила и бранила. Когда же он с дружиной бьется против всего Новгорода, то несмотря на море пролитой крови, никто не жалуется, и никаких проклятий на голову Васьки авторами былины не сыплется, поведение его не осуждается. А почему? Да потому что всё честно, по правилам! Поспорили, побились об заклад (сделали ставки в тотализатор), подрались, рассчитались, помирились. Все путем. Никаких нарушений закона или обычаев. Оно, понятно, что прогрессивной нашей интеллигенции образ Василия Буслаева был близок, поскольку не верил он «ни в сон, ни в чох», а только в свой червленый вяз. И без сомнений дрался и лил кровь. Они тоже подобно Аль Капоне считали, что «доброе слово и револьвер, лучше просто доброго слова».
Заканчивая разбор былин, предлагаю поискать замечательные примеры «поэтизации уголовщины» в этот период не столько в древнерусской литературе, сколько в других местах. Например, в скандинавских сагах. Вот уж где раздолье. Ну, посудите сами. Большая часть сюжетов — не защита родной Скандинавщины, а служба по найму за деньги в каком — нибудь Бьярмаленде. Не битва с врагами типа Соловья — разбойника, а участие в войнах. Есть сюжеты, где ночью, довольно подло из засады убивают князей и т.д. В итоге, поубивав нужное количество «плохих», герой получал расположение «хорошего» князя и кучу золота.
При анализе половиц, поговорок и устойчивых выражений предлагается следующий подход. Дается общая тема, и к ней в качестве иллюстрации несколько фраз. Например, тема — «Честь — бесчестье»: Добрая слава рубля дороже. Доброе имя дороже богатства. Добрая слава дороже богатства. Денег за душой не гроша, зато слава хороша.
А вот каков образ «Злодея» в русских поговорках: Много в людях милости, а больше лихости. В лесу не без зверя, в миру не без злодея. Нет леса без волка, нет села без злодея. В лихости и зависти, ни проку ни радости. Про тех, кто сеет зло вокруг себя говорят: Где он ступает, там трава не растет. Про такого уверяют: Быть ему в раю — где горшки обжигают. А вот короткие выражения: Пришить хвост — настоящий пес. Дьявольское отродье. Хамское отродье. Каиново семя. Брянский волк. Ну, ладно это всё было о злодеях. Может о мошенниках лучше пишут: Из плута скроен, мошенником подбит. Продаст за грош. Блудлив как кошка, труслив как заяц. Продувная бестия. Порядочный жулик. М — да, не похоже на поэтизацию. Тогда может о ворах говорят по другому, что ж проверим: Воровство — то же ремесло. У вора его ремесло на лбу не написано. Вор не жнет, не молотит, а замки колотит. Вор неурожая не боится. И вор богу молится, да черт его молитву перехватывает. Дай вору золотую гору, да он не перестанет воровать. Волк каждый год линяет, да обычая не меняет. Впрочем, есть и такие поговорки: Лучше по миру собирать, чем чужое брать. У вора тюрьма всегда за плечами. Кто поросенка украл, у того визг в ушах. Страха много по ночам у того, кто деньги крал. При виде того, что плохо лежит вор: заглядывает, как собака в кувшин; облизывается, как кот на воробья; как ворон, кровь чует. Есть, конечно, и другая точка зрения: Ловкость рук — и никакого мошенничества. (Но если мне память не изменяет, это уже из новейшей истории). Что у нас из таких же «новеньких» есть? Куй железо, не отходя от кассы. Ну, это понятно, Мосфильмовское. А вот во времена перестройки в среде кооператоров слышал я такой вариант: Куй железо, пока Горбачев. Но «Сколько не воровать — беды не миновать»: И с умом воровать — беды не миновать. Сколько веревочке не виться — а кончику быть. Сколько кувшину по воду не ходить — а голову сломить. Ловит волк, ловят и волка. Не все коту масленица, настанет и Великий пост. Отольются кошке мышкины слезы. Ходила лиса курей красть, да попалась в пасть. Потому что: Веревка по тебе плачет, И животом поплатишься. Ну и под конец добавим оптимистические, бравадные: Вся милиция знакома: год сиди — не выпустят. Колыма, ты, Колыма, славная планета, десять месяцев зима остальное лето. Чувствуется, да? Милиция в кадре, слово «планета». Новенькие, свеженькие. Справедливости ради следует сказать, что по отношению к обману вообще есть две точки зрения, например: Без обмана не проживешь. Не обманешь — не продашь. Но есть и другой взгляд: Станешь лукавить — бог веку убавит. Живи просто — доживешь лет до ста (а будешь лукавить — демон задавит).
Подведем итог. Мы довольно подробно просмотрели значительный период в русской истории, но не выявили никакой поэтизации уголовщины. Согласитесь, что, по крайней мере, частично утверждение Никиты нам удалось опровергнуть. Что дальше? Продолжать подробнее не хочется. Давайте наметим широкими мазками основные направления дальнейшего исследования и ключевые точки для понимания причин изменения ситуации.
В принципе, рассуждения для следующего периода — Московского царства — будут примерно аналогичными. Потребуется дополнительно рассмотреть такой феномен как скоморошины. Можно использовать работу А.С. Фаминцына «Скоморохи на Руси». Почему? Одна из ипостасей скоморохов — это тати, воры, грабители. Типичная тактика (для разросшихся скомороших бродячих групп 16 — 17 века) - пока одна часть ватаги развлекает деревенских жителей, вторая — шарит по домам. Кроме того, есть несколько скоморошин на тему, когда они просто грабят (скупую, правда) домохозяйку. А.С. Фаминцыным замечено также совпадение текста финала одной из скоморошин со старинной воровской песней. Все перечисленное, могло бы лить воду на мельницу Никиты, за двумя исключениями. Первое, «воровских» скоморошин количественно немного, по сравнению с обычными, развлекательными и поучительными (например, есть такие где скоморохи побеждают в споре жида — философа). Второе, авторами скоморошин были сами скоморохи. Слой русского населения, конечно, но всего один и невеликий. Власть же со скоморохами боролась. Причем не только по религиозным причинам. Но и по причинам уголовным. Имеется множество указов о запрещении игры в целых районах и т.д.
Несколько слов о таком виде народного творчества как песня. К прискорбию своему, я чрезвычайно плохо знаю русские народные песни, а подходящего материала под рукой нет. Поэтому предлагаю обратить внимание на следующее. Кроме Стеньки Разина и княжны да удалого Хасбулата на форуме собственно ничего не обсуждалось. Рискну предположить, что вытащить еще что-нибудь на свет божий будет трудно чрезвычайно. Кроме того, честный подход к проблеме предполагает, что должно быть рассмотрено ВСЕ песенное народное творчество. И представьте масштабы сопоставления — сотни, тысячи песен «нормальных» (например, о любви) на десяток (вряд ли их наберется больше) воровских песен. Можно ли при таком соотношении говорить о поэтизации уголовщины? Полагаю, что нет. (Да и собственно «поэтизации» образа Разина в песне нет, скорее, это зарисовка с натуры. Причем, наверняка, жалели бедную княжну, а не пропагандировали поступок Стеньки Разина).
При анализе литературы имперского периода (Пушкин, Лермонтов и т.п.) прошу обратить внимание на явление, которое можно назвать «скифским синдромом». Знатоки истории подтвердят, что в изображении наших далеких предков — скифов, греческие и римские историки, поэты, писатели скатывались к одной из двух крайностей. Либо, скифы — подлые звери, кровожадные и грубые убийцы, далекие от культуры. Либо, не тронутые цивилизацией, чистые натуры, ведущие простой образ жизни, гораздо более нравственный, чем греки или римляне. В этом случае скифы часто выступали как пример некоего идеального общества людей чести и достоинства. Общества, где осуждается разврат, алчность и торжествует мудрая умеренность. Отсюда и растут ноги «гордых горцев» наших литераторов. Это результат действия того же синдрома. Надо бы провести дополнительный анализ, насколько такая ситуация характерна для случаев контакта империи (или просто более развитой цивилизации) с менее развитыми народами. Сложно сказать, насколько данный синдром может объяснить «чеченофилию». Полагаю всё же, что это разные явления.
И об интеллигенции совсем коротко. Поэтизации уголовщины интеллигенцией — это не что иное как обожествление интеллигенцией революции, которая, кстати, являет собой неприкрытую уголовщину. Разумеется, и внимание А.М. Горького к босякам из той же серии. Однако песни одесских налетчиков появились все — таки попозже. Сначала «революция» стала религией. Анархизм — подсознательной идеальной моделью. Естественно, что любой уголовник воспринимался в этом случае как близкий по духу.
Вот, например, Фрума Мордуховна Фрумкина, из минских мещан. В 1903 году отточенным ножом нанесла удар в шею начальнику Киевского жандармского управления генералу Новицкому. Ее присудили к одиннадцати годам каторги. По манифестации срок сократился. Отправили на поселение в Читу. Оттуда она бежала в 1907 году. И в том же году была арестована в Большом театре близ ложи московского градоначальника Рейнбота с браунингом, заряженным отравленными пулями. Была заключена в Центральную пересылочную Бутырскую тюрьму, где покушалась на жизнь тюремного начальника Багрецова, выстрелом из револьвера ранила в руку. Повешена в 1907 году. На суде долго говорит о свободе. О почетном звании русского революционера. И вообще. «Уголовных можно легко простить», — говорит Фрумкина с материнской нежностью о самых страшных злодеях, как о глупых детях. Дм. Мережковскому видится в ней новая христианская мученица. А Вам?